Франсуа-Люк Шармон - Диссертация
Франсуа-Люк Шармон - Диссертация краткое содержание
Франсуа-Люк Шармон
Диссертация
Это был мужчина, которого нельзя было не заметить.
Его гардероб насчитывал двадцать костюмов.
Один и тот же галстук он надевал самое большее — три раза.
В своих апартаментах в Ритце он принимал красивых женщин, известных артистов и дипломатов.
Ходили слухи, что у него золотое сердце.
Способность обольщать, которой обладают восточные люди, создавала вокруг него особый ореол, возбуждающий любопытство.
Ему было около тридцати. Его высокий рост и стройное тело, темный блеск глаз, широкий и покатый лоб, смуглый цвет кожи всегда производили впечатление. И женщины, мимо которых он проходил, вздыхали, улавливая запах гарема…
Он любил роскошь и удовольствия, стремился к ним и ничего не делал для того, чтобы занять какой-либо пост или сделать карьеру. Его образу жизни завидовали, но за глаза ругали, хотя сами на людях кичились своей близостью к младшему сыну короля Бирабии.
В действительности Магомед бен Галауд бен Габка, в узком кругу Медмед или Мед, прибыл из богатого королевства, простирающегося от Ирака до Ирана.
В своей стране он слышал о Франции, о ее культуре, гостеприимстве, искусстве… И о ее девочках. На родине он сблизился с французами и француженками. Во время многих вечеров (о, эти восточные вечера, когда ночь кажется бессильной оттолкнуть день!) он мечтал о путешествии на далекую землю, бредя Реймсом и Монмартром, Ниццей и Версалем.
Король же — увы! — отказывал сыну. Не по причине денежных затрат, конечно. Он принадлежал к тем родителям, которые с возрастом и приобретенным жизненным опытом опасаются развлечений на чужбине, потому что подобные приключения как правило оканчиваются потерей чести и здоровья.
Однако Мед решил уехать. Как всегда, когда речь шла об удовольствиях, он проявлял хитрость и волю, да и обстоятельства складывались в его пользу. Во французском посольстве служил один блестящий, но парализованный долгами секретарь. Именно с ним Мед и встретился. Это было началом их дружбы, надежным залогом которой стал внушительный подарок принца. И уже через две недели секретарь имел возможность рассчитаться со своими кредиторами, но колебался, жалея расстаться с деньгами, отодвигал сроки платежа. Тем не менее за дело принца он взялся рьяно.
И вот уже министр иностранных дел Бирабии сообщает своему королю, что правительство Франции желает принять у себя в скором времени младшего сына короля, который мог бы приобщиться к французской и европейской культуре под руководством лучших учителей.
Известие было настолько приятным, что король улыбнулся от удовольствия: вот уже несколько месяцев он мечтал попросить финансовую поддержку столь же бескорыстную, столь и эффективную у французских рантье. Итак, он велел передать своему сыну, что согласен направить его в Париж. Но поставил условие: принц напишет и успешно защитит там диссертацию доктора филологических наук.
После скорого прощания трехмоторный лайнер английской авиакомпании умчал Магомеда бен Галауда бен Габка с наспех упакованными чемоданами в Бурже, где его не встретило ни одно официальное лицо. И не без причины…
После шести месяцев приемов, путешествий, идиллий принц начал ощущать усталость и скуку. Его мысли все чаще обращались к семье, и наконец он вспомнил о диссертации, которую должен был успешно защитить.
Вот почему в один из понедельников Мед отправился в Сорбонну. Он хотел прежде всего найти расторопного профессора, способного помочь ему в выборе темы и организации работы. В тот день его поступки диктовала внезапно напавшая на него серьезность и рвение безукоризненного студента.
И надо ж такому случиться: в секретариате — никого. К счастью, ему на глаза попался привратник, который ежедневно, в течение вот уже тридцати лет мерил шагами коридоры Парижского университета, постигая глубину человеческих характеров и азы всех наук. Принц рассказал о цели своего прихода. Предполагая даже, что его знатность могла бы вызвать особые симпатии, он счел нужным представиться. Напрасный расчет: Буржона не так легко было пронять. Он считал, что по всему свету огромное множество принцев, герцогов, миллиардеров. И в то же время кто другой из привратников может похвастаться своей близостью к Великим Французским Профессорам?!
Да, он знал их очень хорошо, этих ученых мужей: профессоров филологического факультета — близко; профессоров естественных факультетов — как будто они были из его семьи. Что касается профессоров юридического и медицинского факультетов, тут наблюдались некоторые трудности…
Мед представил себе, какую пользу можно извлечь из знакомства с этим человеком, и предложил ему посидеть вместе в кафе. Буржона, сияя от радости, повел его в «Сурс».
Принц надеялся, что напишет диссертацию примерно за три месяца. Но это предположение, высказанное хотя и осторожно, в условном наклонении, так ошеломило привратника, что тот остолбенел. Затем положил сигарету и долго собирал крошки табака, просыпавшегося в складки жилета в момент оцепенения. Наконец он заявил, что написание диссертации требует трех — четырех лет, а часто и больше. Нередко бывает, что почтенный директор лицея, преподаватель пенсионного возраста, ученый со стажем защищает свой труд уже незадолго до смерти.
И тогда Мед решил, что прогресс покинул Францию, ибо темпы здесь очень медленные. Но почти тотчас же он подумал (и пришедшая ему в голову мысль компенсировала предыдущую и в какой-то мере оправдывала французскую культуру): «Ведь продолжительность работы определяется темой диссертации?» Буржона согласился, но без воодушевления: со времени своего долгого и унизительного добровольного пребывания в армии он испытывал к логике бессознательную и воинственную злобу.
Не тратя время на пустые разговоры, приступили к поиску простых тем. Принц, который терпеть не мог научные труды, проявил ярко выраженный интерес к антологиям: на нескольких страницах они представляют биографию автора, дают короткие и многозначительные отрывки из его произведений. Все это можно без усилий запомнить, затем внести в блестящие рассуждения.
Вот почему Мед признавал в своей личной библиотеке (правда, невероятно ограниченной) только произведения такого рода. Вот почему принц, после того как Буржона предложил ему еще двадцать слишком длинных и трудных по его мнению тем, спросил: «А что если мне написать книгу о Бирабии в латинской литературе? Достаточно было бы прочитать и представить тексты, а „негры“ за хорошую плату найдутся. У меня даже план вырисовывается: история, география, политическое развитие, экономическое…»
Ошеломленный Буржона, потерявший надежду на какое-либо вознаграждение, схватился за голову и безо всякой связи вдруг вспомнил свою жену: «Бедная старуха! У нее плоская, как доска, грудь! Между тем в молодости…» Потом, когда принц отлучился, он выругался, плюнул с отвращением: «Моему внуку четыре года, а он еще писается в постель. Негодяй!..»
Но вдруг вопрос принца вернул привратника к разговору, и он уже был готов ответить:
— Слишком легко! Было бы даже неприемлемо для университетского диплома… Надо поработать с научными трудами и критикой… Очень долгий путь… Что я вам говорил…
Но между тем пробил час закрывать Сорбонну. Наступило время, когда коллеги Буржона встречались в баре на Бульмише, чтобы выпить аперитив. И задержаться было совершенно невозможно. Поэтому Буржона наскоро одобрил принца и сказал, что тот предложил идеальный вариант. Мед, в свою очередь, подумал про себя: «Насколько умен простой люд!»
Теперь надо было решить, к какому профессору обратиться за научным руководством. Буржона, встречаясь с ними утром и вечером, досконально изучил настроение и привычки, значимость и здоровье каждого. Выбор пал на профессора латыни Балладу, проживавшего в доме 65 по улице Сорбонны.
Имя Балладу на провансальском наречии означало — «счастлив, как рыба в воде». И оно великолепно подходило профессору.
Успешно избежав женитьбы и вовсе не нуждаясь в любовницах, он жил среди своих латинских текстов. Тома (литературное наследие Рима в полном собрании) плотно стояли на деревянных стеллажах, занимая весь кабинет. Какое упоение — жить и работать в этих стенах! По крайней мере, для Балладу. С другой стороны, благодаря своему научному рвению, великий профессор пользовался в ученом мире непреходящей славой. Хотя на самом деле никто не знал, переиздавал ли он хоть раз за шестьдесят прошедших лет, значительно обогатив и расширив, свой знаменитый, но единственный труд, который он опубликовал по окончании педагогического института: «Парный латинский дательный падеж, рассматриваемый в его древнееврейском, ассирийском, халдейском происхождении».
