Редьярд Киплинг - Ким
-- Старый жрец, что юный тигр,-- сердито произнесла женщина.-- Надоели мне новые жрецы! Они, как мухи, садятся на наши товары. Разве отец моего сына -- источник милостыни, чтобы подавать всякому, кто попросит?
-- Нет,--сказал Ким,--твой муж скорей яги (злонравный), чем йоги (святой), но это -- новый жрец. Сахиб в Доме Чудес говорил с ним, как с братом. О мать моя, наполни мне эту чашку! Он ждет.
-- Хороша чашка! Целая корзина величиной с коровье брюхо! Ты вежлив, как священный бык Шивы. Нынче утром он уже успел стащить большую часть лука из корзинки. А тебе я должна наполнить твою чашку. Вот он опять идет сюда.
Огромный мышиной масти брахманский бык этого квартала пробирался через многоцветную толпу с украденным пизангом, свисающим у него изо рта. Прекрасно осведомленный о своих привилегиях священного животного, он направился прямо к лавке, наклонил голову и, громко пыхтя, стал осматривать ряды корзин, выбирая пищу. Маленькая твердая пятка Кима взлетела вверх и ударила его по влажному сизому носу. Бык негодующе фыркнул и удалился по трамвайному пути; горб его дрожал от ярости.
-- Вот видишь! Я сберег твоего товара на сумму втрое большую, чем будет стоить содержимое чашки. Ну, мать, немножко риса и поверх его сушеной рыбы, а также немножко овощной кари.
Из глубины лавки, где лежал мужчина, послышалось ворчание.
-- Он прогнал быка,-- вполголоса промолвила женщина.-Подавать бедным хорошо,-- она взяла чашку и вернула ее наполненной горячим рисом.
-- Мой йоги не корова,-- важно сказал Ким, пальцами выкапывая ямку на вершине горки.-- Я думаю, что немножко кари, жареная лепешка и кусок сухого варенья доставят ему удовольствие.
-- Эта ямка величиной с твою голову,-- с раздражением сказала женщина. Тем не менее она положила в нее хорошей, дымящейся овощной кари, пришлепнула ее сухой лепешкой, на лепешку положила кусок очищенного масла, а сбоку -- кислого тамариндового варенья. Ким любовно глядел на свою ношу.
-- Вот и ладно. Когда я буду на базаре, бык не посмеет подходить к этому дому. Он -- дерзкий нищий.
-- А ты?-- рассмеялась женщина.-- Но ты не должен дурно говорить о быках. Не ты ли сказал мне, что наступит день, когда Красный Бык придет с поля, чтобы помочь тебе? Теперь держи чашку прямо и попроси святого человека благословить меня. И еще: не знает ли он какого-нибудь лекарства от болезни глаз для моей дочери? Попроси его об этом, о Дружок Всего Мира.
Но Ким ускакал раньше, чем она успела окончить фразу. Он несся, увертываясь от бродячих собак и голодных приятелей.
-- Вот как просим милостыню мы, знающие, как надо это делать,-- гордо заявил он ламе, в удивлении глянувшему на содержимое чашки.-- Теперь ешь, и я поем вместе с тобой. Эй, бхишти!-- он окликнул водоноса, поливавшего кротоны у Музея.-Дай сюда воды. Нам, мужчинам, хочется пить.
-- Нам, мужчинам!-- рассмеялся бхишти.-- Хватит ли на такую парочку одного кожаного мешка? Ну, пейте во имя Милосердного.
Он пустил тонкую струю на руки Кима, который пил, как туземцы, но лама счел нужным вытащить чашку из своих неисчислимых сборок и пить по уставу.
-- Парадези (чужеземец),-- объяснил Ким, после того как старик произнес что-то на незнакомом языке -- очевидно, благословение.
Очень довольные, они вместе принялись за еду и очистили всю чашку для сбора подаяний. Потом лама, понюхав табаку из внушительной деревянной табакерки, начал перебирать четки и, в то время как тень от Зам-Замы все удлинялась, заснул легким старческим сном.
Ким побрел к ближайшей торговке табаком, бойкой молодой мусульманке, и выпросил у нее скверную сигару, какие сбывают студентам пенджабского университета, подражающим английским обычаям. Он закурил, уселся под дулом пушки и, опустив подбородок на колени, стал размышлять. Размышления его кончились тем, что он сорвался с места и бесшумно помчался к дровяному складу Нила-Рома.
Лама проснулся в тот час, когда в городе уже началась вечерняя жизнь, зажглись фонари и одетые в белое клерки и низшие служащие стали выходить из государственных учреждений. Ошеломленный, он огляделся кругом, но поблизости не было никого, кроме мальчикаиндуса в грязной чалме и платье бланжевого цвета. Лама внезапно опустил голову на колени и застонал.
-- Что это ты?-- произнес мальчик, становясь перед ним.-Тебя ограбили?
-- Мой новый чела (ученик) сбежал от меня, и я не знаю, где он.
-- А кто он такой был, твой ученик?
-- Это был мальчик, явившийся ко мне на место умершего в награду за ту заслугу, которую я приобрел, когда вон там поклонился Закону,-- он указал на Музей.-- Он пришел ко мне вывести меня на дорогу, которую я потерял. Он повел меня в Дом Чудес и словами своими побудил меня осмелиться и заговорить с Хранителем священных изображений, так что я получил утешение и ободрение. А когда я ослабел от голода, он просил милостыню за меня, как это делает чела для своего учителя. Неожиданно он был мне послан, и так же неожиданно ушел. Я хотел учить его Закону по дороге в Бенарес.
Кима удивила эта речь, ибо он подслушал беседу в Музее и знал, что старик говорит правду, а туземцы редко позволяют себе это по отношению к незнакомцам.
-- Но я вижу теперь, что он был послан недаром. Поэтому знаю, что найду Реку, которую ищу.
-- Реку Стрелы?-- спросил Ким с улыбкой превосходства.
-- Неужто это новый посланец?-- воскликнул лама.-- Я никому не говорил о своих исканиях, кроме жреца священных изображений. Кто ты такой?
-- Твой чела,-- просто ответил Ким, сидя на корточках.-- В жизни не видел я никого, похожего на тебя. Я пойду с тобой в Бенарес. И еще я думаю, что если такой старый человек, как ты, говорит правду первому встречному, значит он сильно нуждается в ученике. -- Но Река, Река Стрелы?
-- О, о ней я услышал, когда ты разговаривал с англичанином. Я лежал у двери. Лама вздохнул.
-- Я думал, что ты -- дарованный мне проводник. Такие вещи случаются иногда, но я недостоин их. Так, значит, ты не знаешь, где Река?
-- Ну, нет,-- Ким в смущении рассмеялся.-- Я иду искать Быка, Красного Быка на зеленом поле, который поможет мне.
Если у кого-нибудь из его приятелей был план, Ким, помальчишески, сейчас же выдумывал свой собственный и, тоже помальчишески, действительно думал иногда минут по двадцать об отцовских пророчествах. -- В чем поможет, дитя?-- спросил лама. -- Бог знает, но так говорил мне отец. Я слышал, как ты рассказывал в Доме Чудес обо всех этих незнакомых и странных местах в Горах, а уж если такой старый человек, столь привыкший говорить правду, хочет искать какую-то реку, я подумал, что и мне нужно отправиться в путь. Если нам суждено найти их, мы их найдем, ты -- свою реку, а я -- моего Быка и мощные столпы и еще что-то, о чем я позабыл.
-- Не столпы, а Колесо, от которого я освобожусь,-- сказал лама.
-- Это одно и то же. Может, они сделают меня царем,-промолвил Ким, безмятежно готовый принять все на свете.
-- По дороге я научу тебя другим, лучшим желаниям,-наставительно сказал лама.-- Идем в Бенарес.
-- Только не ночью. Теперь воры разгуливают. Подожди до утра.
-- Но тут негде спать.-- Старик привык к порядку в своем монастыре и, хотя по уставу всегда спал на земле, все же предпочитал соблюдать приличия.
-- Мы найдем хорошее помещение в Кашмирском караван-сарае,-- сказал Ким, смеясь над его замешательством.-У меня есть там приятель. Пойдем!
Душные, людные базары сверкали огнями, когда путники пробирались через толпу, в которой смешались все племена Северной Индии, и лама двигался, словно во сне. Он впервые попал в большой промышленный город, и набитый людьми трамвай с непрестанно лязгающими буферами испугал его.
То подталкиваемый, то влекомый вперед, он подошел к высоким воротам Кашмирского караван-сарая, обширного квадратного двора, расположенного против вокзала и окруженного сводчатыми аркадами, где приставали верблюжьи и конские караваны на обратном пути из Центральной Азии. Тут встречались северяне всех племен. Они ухаживали за привязанными лошадьми и заставляли верблюдов опускаться на колени, грузили и разгружали тюки и узлы, при помощи скрипучих лебедок черпали из колодца воду для ужина, бросали охапки травы ржущим дикоглазым жеребцам, пинали ногой угрюмых караванных собак, расплачивались с погонщиками верблюдов, нанимали новых конюхов, ругались, кричали, спорили и торговались на битком набитом дворе. Аркады, на которые вели три-четыре каменных ступеньки, казались тихой пристанью вокруг этого бушующего моря. Большая часть их была сдана внаем купцам, подобно тому как мы сдаем арки виадуков. Промежутки между столбами были забраны кирпичом или досками, образуя комнаты, доступ в которые преграждался тяжелыми деревянными дверьми со сложными висячими замками туземного образца. Запертые двери указывали на то, что владелец комнаты в отсутствии, и дерзкие, иногда очень дерзкие надписи мелом или краской сообщали, куда он уехал. Например: "Лутфулла уехал в Курдистан". А внизу неуклюжие стихи: "О Аллах, позволивший вшам поселиться в халате кабульца, зачем позволил ты вше -- Лутфулле жить так долго?"
