Джером Сэлинджер - Тедди
- Руки! - сказала она.
- Все шутки в сторону, - сказал Тедди, вешая ей на шею "лейку". Сейчас же отнеси ее папе. Встретимся возле бассейна. Я буду ждать тебя там в десять тридцать. Или лучше возле кабинки, где ты переодеваешься. Смотри
не опоздай. И не забудь, это в самом низу, на палубе Е, так что выйди заранее.
Он повернулся и пошел. А вдогонку ему неслось:
- Ненавижу тебя! Всех ненавижу на этом океане]
Пониже спортивной площадки, на широкой платформе - она служила продолжением падубы, отведенной под солярий и открытой со всех сторон, было расставлено семьдесят с лишним шезлонгов; они стояли в семь-восемь рядов с таким расчетом, чтобы стюард мог свободно лавировать между рядами, не спотыкаясь о вещи загорающих на солнце пассажиров, об их мешочки с вязанием, романы в бумажных обложках, флаконы с жидкостью для загара, фотоаппараты. К приходу Тедди почти все места уже были заняты. Тедди начал с последнего ряда и методично, не пропуская ни одного шезлонга, независимо от того, сидели в нем или нет, переходил от ряда к ряду, читая фамилии на подлокотниках. Один или два раза к нему обратились - другими словами, отпустили шуточки, которые иногда отпускают взрослые при виде десятилетнего мальчика, настойчиво ищущего свое место. Сразу было видно, как он сосредоточен и юн, и все же в его поведении, пожалуй, отсутствовала или почти отсутствовала та забавная важность, которая обычно настраивает взрослых на серьезный либо снисходительный лад. Возможно, дело было еще и в одежде. Дырку на его плече никто бы не назвал "забавной" дырочкой. И в том, как сзади отвисали на нем шорты, слишком длинные для него, тоже не было ничего "забавного".
Четыре шезлонга Макардлей, с уже приготовленными подушками для удобства владельцев, обнаружились в середине второго ряда. Намеренно или нет, Тедди уселся таким образом, чтобы места справа и слева от него пустовали. Он вытянул голые, еще не загорелые ноги, положил их на перекладину, сдвинув пятки, и почти сразу же вытащил из правого заднего кармана небольшой десятицентовый блокнот. Мгновенно сосредоточившись, словно вокруг не существовало ни солнца, ни пассажиров, ни корабля, ничего, кроме блокнота, он начал переворачивать страницы.
Кроме нескольких карандашных пометок, все записи в блокноте были сделаны шариковой ручкой. Почерк был размашистый, какому сейчас обучают в американских школах, а не тот, каллиграфический, который прививали по старой, палмеровской, методе. Он был разборчивый, без всяких красивостей. Что в нем удивляло, так это беглость. По тому, как строились слова и фразы, - хотя бы по одному внешнему признаку, - трудно было предположить, что все это написано ребенком.
Тедди довольно долго изучал свою, по всей видимости, последнюю запись. Занимала она чуть больше трех страниц:
Запись от 27 октября 1952 г. Владелец - Теодор Макардль. Каюта 412, палуба А.
За находку и возвращение дневника будет выдано соответствующее. и вполне приличное, вознаграждение.
Не забыть найти папины армейские бирки и носить их как можно чаще. Для тебя это пустяк, а ему приятно.
Наберись терпения и ответь на письмо профессора Манделя. Попроси профессора, чтобы он больше не присылал книжки стихов. У меня и так уже запас на целый год. И вообще они мне надоели. Идет человек по пляжу, и вдруг, к несчастью, ему на голову падает кокосовый орех. И голова его, к несчастью, раскалывается пополам. А тут его жена идет, напевая, по бережку, и видит две половинки, и узнает их, и поднимает. Жена, конечно, расстраивается и начинает душу раздирающе плакать... Дальше я эти стихи читать не могу. Лучше взяла бы в руки обе половинки и прикрикнула бы на них, сердито так: "Хватит безобразничать! " Конечно, профессору советовать такое не стоит. Вопрос сам по себе спорный, и к тому же миссис Мандель- поэт.
Узнай адрес Свена в Элизабет, штат Нью-Джерси. Интересно будет познакомиться с его женой, а также с его собакой Линди. Однако сам я заводить собаку не стал бы.
Написать доктору Уокаваре. Выразить соболезнования по поводу его нефрита. Спросить его новый адрес у мамы.
Завтра утром натощак заняться медитацией на спортплощадке. Только не теряй сознания. А главное, не теряй сознания за обедом, если этот официант опять уронит разливательную ложку. В тот раз папа ужасно сердился.
Вернуть в библиотеку книги и посмотреть слова и выражения: нефрит мириада дареный конь
лукавый триумвират. Будь учтивее с библиотекарем. Если он начнет сюсюкать, переведи разговор на общие темы.
Тедди вдруг вытащил из бокового кармана шорт маленькую шариковую ручку в виде гильзы, снял колпачок и начал писать. Блокнот он положил на правое колено, а не на подлокотник.
Запись от 28 октября 1952 г. Адрес и вознаграждение те же, что цкаааны от 26 и 27 октября.
Сегодня, после утренней медитации, написал следующим лицам: д-ру Уокаваре проф. Манделю проф. Питу
Еерджесу Хейку-младшему Роберте Хейк Сэнфорду Хейку бабушке Хейк м-ру Грэму проф. Уолтону.
Можно было бы спросить маму, где папины бирки, но она скорее всего скажет, что они мне ни к чему. А я знаю, что он взял их с собой, сам видел, как он их укладывал.
Жизнь, по-моему, это дареный конь.
Мне кажется, со стороны профессора Уолтона довольно бестактно критиковать моих родителей. Ему надо, чтоб все люди были такими, как о н хочет.
Это произойдет либо сегодня, либо 14 февраля 1958 года, когда мне исполнится шестнадцать. Но об этом даже говорить нелепо.
Написав последнюю фразу, Тедди не сразу поднял глаза от страницы и держал шариковую ручку так, словно хотел написать что-то еще.
Он явно не замечал, что какой-то человек с интересом за ним наблюдает. А между тем сверху, в восемнадцати-двадцати футах от него и футах в пятнадцати от первого ряда шезлонгов, у перил спортивной площадки стоял молодой человек в слепящих лучах солнца и пристально смотрел на него. Он стоял так уже минут десять. Видно было, что молодой человек наконец на что-то решился, потому что он вдруг снял ногу с перекладины. Постоял, посмотрел на Тедди и ушел. Однако через минуту он появился среди шезлонгов, загораживая собой солнце. На вид ему было лет тридцать или чуть меньше. Он сразу же направился к Тедди, шагая как ни в чем не бывало (хотя кроме него здесь никто не разгуливал и не стоял) через мешочки с вязанием и все такое и отвлекая пассажиров, когда его тень падала на страницы книг.
Тедди же как будто не видел, что кто-то стоит перед ним и отбрасывает тень на дневник. Но некоторых пассажиров, сидевших сзади, отвлечь оказалось куда легче. Они смотрели на молодого человека так, как могут смотреть на возникшую перед ними фигуру, пожалуй, только люди в шезлонгах. Но молодой человек был, очевидно, наделен завидным самообладанием, и поколебать его, казалось, не так-то просто, во всяком случае при условии, что он будет идти, засунув руку в карман.
Мое почтение! - сказал он Тедди.
Тедди поднял голову.
- Здравствуйте.
Он стал закрывать блокнот, и тот сам собой захлопнулся.
- Позвольте присесть. - Молодой человек произнес это с нескрываемым дружелюбием. - Здесь не занято?
- Вообще-то эти четыре шезлонга принадлежат нашей семье, - сказал Тедди. - Только мои родители еще не встали.
- Не встали? В такое утро?! - удивился молодой человек.
Он уже опустился в шезлонг справа от Тедди. Шезлонги стояли так тесно, что подлокотники соприкасались.
- Но ведь это святотатство! - сказал он. - Сущее святотатство!
У него были поразительно мощные ляжки и, когда он вытянул ноги, можно было подумать, что это два отдельных туловища. Одет он был - от стриженой макушки до стоптанных башмаков - с почти классической разностильностью, как одеваются в Новой Англии, отправляясь в круиз: на нем были темно-серые брюки, желтоватые шерстяные носки, рубашка с открытым воротом и твидовый пиджак "в елочку", который приобрел свою благородную потертость не иначе как на престижных семинарах в Иеле, Гарварде или Принстоне.
- Боже правый, какой райский денек, - сказал он с чувством, жмурясь на солнце. - Я просто пасую перед игрой погоды. Он скрестил свои толстые ноги. - Вы не поверите, но я, бывало, принимал самый обыкновенный дождливый день за личное оскорбление. А такая погода - это для меня просто манна небесная.
Хотя его манера выражаться выдавала в нем человека образованного, в общепринятом смысле этого слова, было в ней и нечто такое, что должно было, как он, видно, считал в душе, придать его словам особую значительность, ученость и даже оригинальность и увлекательность- в глазах как Тедди, к которому он сейчас обращался, так и тех, кто сидел за ними, если они слушали их разговор. Он искоса глянул на Тедди и улыбнулся.
- А в каких в ы взаимоотношениях с погодой? - спросил он.
Нельзя сказать, чтобы его улыбка не относилась к собеседнику, однако, при всей ее открытости, при всем дружелюбии, он как бы предназначал ее самому себе.
