Андрей Бычков - Сан-Мишель
Андрей Бычков - Сан-Мишель краткое содержание
Андрей Бычков
Сан-Мишель
Резкий и тонкий запах апельсина. Он обернулся. Вагон качало. Одна из сидящих высасывала апельсин. Ее губы растягивались; крупные, красные, они обволакивали оранжевое и снова сжимались, оставляя на кожуре мокрый, быстро высыхающий след. Она была увлечена, и ее колени в коротенькой юбочке непроизвольно раздвинулись. Он не мог отвести взгляд. «Почему у них там ничего нет?..» – была мучительная мысль. Трамвай остановился, и он вышел.
– После алгебры хорошо, да? – звонко, соблазнительно рассмеялись за спиной.
Он хотел выбрать другую дорогу, но выбрал эту. Тропинка шла мимо озера. Три разукрашенные автофургона с надписью «Мороженое» застыли на берегу. Шоферы курили. Сидя на корточках, они смотрели на купальщиков.
Он вспомнил каток, который был здесь в феврале, когда она так смешно скользила и падала. Она каталась с пакетиком воздушной кукурузы, он зашнуровывал ей коньки. Тогда они кружили здесь вокруг странного сооружения из стекла – тысяча маленьких зеркал, словно осколки одного большого зеркала. Она не умела поворачивать и смешно, как цапля, переставляла ноги, а он говорил ей: «Пригнись, согни их в коленях». Он смотрел на нее, и для него она была только девочкой с длинной косой, в белой кофточке, в черном трико, карие глаза, она поджимала губки, как ребенок, да она и была для него ребенком, ведь он был старше ее на несколько лет. Потом он провожал ее домой, и она рассказывала, какая она дура; она хотела казаться взрослой и рассказывала, как напилась со школьной подругой и падала во все лужи, и ее поднимали незнакомые мужчины, и каждый хотел проводить.
Чумазый шофер пальцами выстрелил «бычок»; другой, полуголый и мускулистый, уже равнодушно накачивал баллон. Три девочки топили мальчика, по очереди подныривая под него. «Ты держи, а я сорву!» – кричала одна. Они хищно окружали его, оттесняя на глубину.
Солнце садилось. Он вспомнил его блеск в иллюминаторе и то, как тень одного человека совместилась с другим, когда самолет заходил на посадку.
Еще вчера – белый собор Сан-Мишель, красный подиум, и два бронзовых пеликана, и бронзовый змей, обвивающий подсвечник; распятие было рядом, но он не мог себя заставить думать о Боге. Теперь он стоял в своей комнате. Солнце село. Звонить ей не было смысла: все было кончено еще в марте. Никто никого никогда не вернет.
– Фудзи… – закрыл он глаза и заплакал как ребенок.
Мама называла ее так, когда она была еще совсем маленькой и сидела с куклами на диване. Ее мама рассказывала ему об этом.
«Фудзи, почему все так случилось? В твоей комнате зеленая лампа, а под ней иконка Богоматери всех скорбей, бабушка входит и зовет тебя ужинать, и ты говоришь „сейчас“, а сама включаешь зеленую лампу, потому что солнце село, уже скрылось и трудно читать, наступили сумерки – время, когда и ты вспоминаешь, что могла бы быть счастливой…»
За окном забренчали на гитаре, запели. Он вздрогнул, открыл и вытер глаза. «Частная жизнь» – так называлась газета, которую он купил в аэропорте, она лежала на столе. Там были эти телефоны – фирма «Марина» и фирма «Настя», фирма «Ольга»… «Наши девушки самые лучшие в мире, они помогут вам забыть обо всем».
– Горько! Горько!.. – скандировали за окном.
Агент привез через два часа. Крепкий парень с тонким разрезом на шее, он долго подобострастно извинялся, выпрашивая еще десять долларов на такси («Сломалась наша машина», – объяснял агент), и он согласился, опасаясь, как бы тот не увез девушку обратно. От парня пахло мазью Вишневского (шрам был свежий). Он с детства ненавидел этот запах: когда-то ему покрывали мазью Вишневского сильный ожог.
– Значит, поднимаем, – сладко, противно закивал парень.
«И чего такой?» – подумал он.
Ее подняли в лифте – агент и еще двое молодцов. Маленькая, взгляд волчком.
«Не принцесса».
Ее провинциальная стрижка под мальчика, тонкая шея, тонкие обнаженные руки в коротких рукавах – ее хрупкость рядом с бычьей фигурой агента, пожалуй, внушала бы жалость, если бы не все тот же дерзкий, вызывающий взгляд.
Он расплатился – помятая стодолларовая бумажка – и дал еще, по обещанию, десять.
– Один на один? – спросил агент, осторожно заглядывая в кухню и комнату. Парни стояли как каменные.
– Один на один, – подтвердил он, как и по телефону.
– Мы вернемся ровно через два часа, – сказал на прощание агент, с неприязнью взглянув в глаза. – Будь уже готов.
– Мне хватит, – ответил, не отводя взгляда.
Он закрыл дверь, и они остались одни. Она стояла у зеркала, скорее всего произнося в себе «чи-и-из», чтобы губы непроизвольно раздвинулись в дружелюбной улыбке, но взгляд по-прежнему выдавал ее.
Она все же улыбнулась.
– Туфли снимать? – спросила с фальшивой послушностью.
– Да, – глухо ответил он.
Она сняла и прошла быстро в комнату, сев сразу на диван. После улицы пол показался ей холодным, она поджала одну ногу к другой.
«Как в милиции».
Сейчас, вот сейчас она разденется без лишних слов, чтобы он сделал с ней то, что хочет, чтобы забыть, забыться, что теперь один, один. Фудзи, почему так жестока жизнь и так горька и сладка подмена…
Он посмотрел на девочку и спросил:
– Как тебя зовут?
– Оля, – оживилась она. – А мы будем пить вино?
– Вино, – он горько усмехнулся.
– Да?
Она вдруг весело засмеялась.
«Очевидно, внешне я все же не так ужасен», – усмехнулся и он.
– А как тебя? – спросила она.
– Что?
– Зовут?
Он налил божоле, красное, которое привез из Брюсселя.
– Олег.
– За любовь, Олег, – усмехнулась она, поднимая бокал, и он снова заметил в ее взгляде то же дерзкое выражение.
Они чокнулись и выпили.
– Ну, ближе к телу, как говорил Ги де Мопассан, – сказал он, поставив бокал обратно. – Прими-ка душ иди, а я потом сам тебе принесу полотенце.
Она медлила.
– А еще? – вдруг подняла бокал.
Он пожал плечами и опять разлил божоле. Она выпила и показала мизинцем на книги:
– Ты математик?
– Естествоиспытатель, – усмехнулся он.
«Когда-то мне казалось, что это просто, что это слишком просто: возвратно-поступательное движение шатуна, который входит и выходит в – из хорошо смазанной муфты – когда-то я все мечтал изучить квантовую механику».
– А это что? – кивнула она хромированный блестящий предмет.
– Собор Сан-Мишель.
Он посмотрел на макет.
– Ты там был?
Белый собор Сан-Мишель, где он сидел еще вчера, слушая как настраивают орган. В соборе было холодно. Мастер играл, а ученица спускалась вниз и слушала, а потом что-то громко говорила мастеру, которого там, на высоте органа, не было видно, а он очень хотел увидеть его лицо. В соборе было холодно, а в комнате на одной из улиц вблизи вокзала Гар дю Норд было жарко: два электрокамина, каждый по тысяче ватт, один стоял у широкого окна, которое служило витриной и где, расставив ноги в черных чулках сидела проститутка…
– В ванну иди, – глухо приказал он.
Она фыркнула и поднялась, дрогнув всем телом так, что его внезапно и остро пронзило желание.
– Или нет… Сюда.
Он грубо схватил ее и завалил на диван, одной рукой держа за шею, а другой нащупывая узкие трусики. Она не сопротивлялась и даже изогнулась в спине, помогая ему.
– Только не рви белье.
– Я не рву.
Он повернул ее голову, поймал губы, рот, расстегнул брюки, закрывая глаза и вздрагивая от горячего прикосновения ее пизды.
Делать, делать, делать, ибо это делается. Надевать, надевать, надевать, ибо это снимается и надевается опять. До конца, до конца, до, до самого конца…
– Е-е-е, – попробовала она вырваться.
– Потерпи! – рот ей зажал.
Как стеклодув, из осколков разбитого зеркала выплавлял он свой мучительный шар. Огненный! Он приподнялся и откинулся наискось, дернулся и обмяк.
– Как от удара саблей, – усмехнулась под ним блядь.
… белый собор Сан-Мишель и эти низкие бельгийские стулья с высокими спинками-полочками. Молящиеся вставали и шелестели листами псалмов. Если откинуть голову, думал он, голова ляжет точно на полочку, и это будет как гильотина. Он знал, что Бог есть и что Бог есть любовь.
Она внезапно выскользнула и, отодвинувшись, стала разглядывать его лицо.
– Ты такой жадный. У тебя что, давно не было?
– Чего?
– Любви.
– Любви?!
Он засмеялся громко, мучительно, закашлял, словно казня и еще раз казня.
– Что с тобой? – она испуганно отодвинулась. – Ты что, с ума сошел?
Он поднял голову и посмотрел на эту маленькую, голую. Она отпрыгнула и, поджав ноги, села на ягодицы, ее колени были разведены, и лоно, маленькое, аккуратное…
«Почему у них там ничего нет?»
Он вспомнил вдруг, как украл у Фудзи ее старый читательский билет: там была ее фотография.
– Что ты так смотришь? – испуганно сказала девочка. – Налей мне еще вина.
Она взяла со столика у дивана пустой бокал и играючи протянула к нему. Он нехотя поднялся, облапив по дороге ее маленькую грудь, ткнулся носом в шею, потом налил – все же сначала себе и только потом ей.
