Влас Иванов-Паймен - Мост
Влас Иванов-Паймен - Мост краткое содержание
Влас Иванов-Паймен
Мост
КНИГА ПЕРВАЯ
Часть первая
1
Вечерело. Мужики с улицы Малдыгас, проводив ребят в ночное, сидели на завалинках и тихо переговаривались. Вдруг за верхним мостом через Каменку залаяли собаки. Прогромыхала телега по бревнам мостика. Вихревая тучка пролетела вдоль улицы. Невозможно было разглядеть, кто лежал поперек телеги. Лошадь все же признали.
— Ну, теперь начнется ахыр-заман[1]. Опять Пузара-Магар загулял в будни, — сказал кто-то.
— Нет никакой управы на двух Магаров, — лениво поддержал другой мужик. — Этот, бедняк, лютует лишь во хмелю. А тот — богач и тверезый, как зверь лютый.
Настоящее светопреставление началось в той части деревни, где жили богачи — на улице Шалдытас. Оттуда донесся дикий рев. Мальчишки сбегались на шум. Вскоре и мужики со всех улиц Чулзмрмы устремились к Шалдыгасу.
Голосили бабы, старики, истово крестясь, бормотали:
— О господи! Вот и дождались. Михаил-архангел заиграл в ерихонскую трубу.
— Правду говорили отцы: «С Шалдыгаса началась наша деревня, оттуда и придет ей конец». Кто грешит больше шалдыгасских богачей?!
Предки чулзирминских чувашей уже здесь, на этой земле, приняли «русскую веру». Но в трудные минуты все еще поминали Пюлеха. А трехликого русского бога боялись, слыхали и про архангела Михаила, опасались его ерихонской трубы.
Вот он и настал, судный час. Сияющая адскими красками разинутая пасть дракона с тележное колесо высовывалась из окна саманной избы Таймана Захара и извергала звуки, отдаленно похожие на человеческий голос. Сверкающая серебряной чешуей шея уходила в глубь избы. Никого не удивило, что посланец грозного русского бога объявился в избе Захара, которого чулзирминцы звали Сахгаром Святым.
Толпа у колодца быстро росла и несмело подвигалась в сторону голосящей пасти. Охвативший людей ужас постепенно стал проходить: пасть смахивала на трубу. Сизо-зеленые, желто-алые краски под лучами заходящего солнца казались языками адского пламени. Но странно: голос архангела звучал мирно и даже весело, хотя и оглушительно. Ничего страшного не происходило. Мальчишки вплотную придвинулись к избе. Смельчаки даже пытались заглянуть внутрь. Оттуда, когда труба на минуту смолкала, доносилась человеческая речь.
— Это не архангел Михаил, призывающий на суд божий, это бес, соблазняющий на грехи… Сахгар Святой продал душу шуйтану, — возмутился один аксакал, когда труба вдруг весело запела:
Ехал из ярмарки ухарь-купец…
Малые и старые, разинув рты, заглядывали в бездетную пасть волшебной трубы, играющей плясовую…
…Виновник переполоха, хозяин четырехстенника, зажатого домами богачей, Тайман Захар задумал бросить красавицу Чулзирму. Он продал в городе лошаденку и почему-то купил граммофон, вещь совершенно бесполезную в хозяйстве. Такой диковинной штуки но было у богачей даже волостного села Кузьминовки…
Вся деревня сбежалась на проводы Захара, задумавшего податься в чужие края, на восток за башкирские аулы и немецкие колонии в Базарную Иваповку.
Веселый рыжебородый хозяин сидел в избе у лакированного ящика с трубой. Как только труба умолкала, хозяин переворачивал черный блин и крутил светлую ручку ящика. Труба снова верещала на всю деревню.
Захар привез с собой из города гостя, пожелавшего ехать с ним в Базарную Ивановку. Это — самлейский чуваш Кояш-Тимкки, бывалый человек. В тюрьме сидел. Не за воровство-конокрадство, не за разбой-убийство, а за то, что подбивал народ на бунт. Не всякий бы приветил арестанта, но такой уж человек Тайман Захар! Делает всегда так, как хочет! Кояш-Тимкки и Захар давно знакомы.
— А ну-ка, Захар Матвеевич, заведи эту, — Кояш протягивает хозяину пластинку. — Послушаем русского певца Шаляпина. Весь мир покорил он своим пением.
— Знаю, — кивает головой хозяин, удивляя бывалого гостя, — мой свояк Васьлей служил в солдатах с братом Шаляпина — Василием. Рассказывал, что частенько они бывали у Федора Ивановича.
— «Блоха-ха-ха!» — вопит труба, вызывая хохот осмелевшей толпы. А уж если народ смеется — не бывать судному часу.
…Румаш, десятилетний сынишка Таймана, с хворостиной в руке пошел в нижний конец Малдыгаса встречать телят. Ему и довелось первому увидеть обезумевшего Пузара-Магара. Пьяница выволок из дома за волосы жену, бросил посредине улицы. Бедная тетка Марье рыхлой бесформенной копной лежала в пыли, а разъяренный Магар, безобразно ругаясь, пинал жену ногами.
Румаш взвизгнул от испуга, огрел хворостинкой Магара по лицу и помчался во всю прыть к нижнему мосту. Магар погнался за дерзким мальчишкой. Вот он уже было совсем настиг обидчика, но шустрый мальчуган увернулся и шмыгнул под мост. Магар чуть в овраг по свалился.
…Захар встретил сынишку веселыми словами:
— A-а, Румаш… Плясун! Давай-ка спляши нам камаринского.
Румаш пробормотал сквозь слезы:
— Не буду плясать. Там Пузара-Магар… Тетка Марье лежит на дороге…
Хозяину не до тетки Марье. Но трезвый Кояш-Тимкки быстро вышел из избы и с ходу сгреб в охапку Магара. Тот, хотя и пьяный, признал чужака.
— Тебе что за дело, ристант! Не связывайся со мной, если не хочешь снова в тюрьму!
Кояш, не слушая ругательств пьянчужки, взвалил его на плечи и оттащил в амбар. Заложил двери снаружи обыкновенной палочкой. Магар побуянил в темноте, пытаясь освободиться, но вскоре смирился.
Кояш-Тимкки с помощью уличных зевак внес избитую женщину в избу. Румашу, как взрослому, сказал:
— Надо бы срочно отправить ее в Кузьминовскуго больницу, да боюсь, не довезем. Вот что, дружок. Принеси из дома мою дорожную сумку. Она в чулане, за печкой. Там у меня есть кое-какие лекарства. — Тимкки вышел из избы и обратился к мужикам, опасливо поглядывавшим на дверь амбара: — Скорее запрягите лошадь, привезите Ятросова. Он хоть и учитель, но не хуже любого врача поможет Марье.
— Лучше его лекаря не найти, — сказал Шатра Микки. — У него мертвая и живая вода есть для каждого. — Почему не съездить, съездить можно. Да вот беда — безлошадный я, а соседи отогнали своих коней на луга.
— А коняга самого Магара? — спросил кто-то из толпы. — Он же недавно примчался на нем из Заречья. Должно, в кабак ездил. Только боязно запрягать-то, убьет потом Магар.
— Запрягайте живо! Я буду в ответе, — распорядился Кояш.
— Ну и я, — поддержал Шатра Микки.
…Взяв сумку у прибежавшего мальчика, Кояш вернулся в избу. Какая-то баба с испитым лицом сердито восклицала:
— Насмерть забил бы Марье, зверюга Пузара, если б этот не вмешался.
А кто он, откуда?
— Самлейский. Разве не знаете? Это же Кояш-Тимкки.
— Не зря же башкиры прозвали его Кояшом. Кояш — по-башкирски — солнце. Плохому человеку такого прозвища не дадут.
2
У чулзирмшщев, живущих теперь «в русской вере», чувашскими оставались только прозвища. Нарекал их русский поп при крещении по святцам. Чуваши принимали имена, но переделывали по-своему: Ефрем — Яхруш, Евдокия — Альдюк…
Позже возникли фамилии. Так появился — Тайманкин. Но это лишь для церковной книги и разных там бумаг… Сами же чуваши по-прежнему говорили: Тайман, Тайманы.
Тайманы всегда были бедняками.
У Сахгара Таймана, или Захара Матвеевича Тайманкина, как теперь и звали его в Базарной Ивановке, не было ни братьев, ни сестер. Отец Захара был робким человеком. Зато совсем другой была мать Сахгара — Круни, родом из Ягали.
Молодуха Тайманов в свое время сразу покорила всю деревню. Про нее говорили: «Когда Круни поет в Чулзирме — слышно в Ягали». Никто не мог сравняться с ней ни в пении, ни в работе, ни в бойкости. Лишь в одном уступала она даже худшей бабе в деревне — не было у нее детей. Она обошла всех знахарок, обращалась к чувашским богам, поставила в Таллах пудовую свечу Николаю Угоднику. Тут русский бог, видимо, сжалился: на четвертом десятке жизни баба Круни родила сына. Злые языки поговаривали, что не обошлось без помощи таловского монаха Николая-негодника… Но вскоре после счастливого события в семье Тайманов на село такие разговоры прекратились. Об этом позаботилась сама Круни: с двух-трех баб сорвала сурбаyы[2] и оттаскала их за волосы, нескольким мужикам раскровенила носы. Чулзbрминцы наградили младенца уже на втором месяце жизни прозвищем — назвали Сахгаром Святым. Хотя кличка была дана в насмешку, она как нельзя лучше подошла мальчику.
Захар рос тихим ребенком, был рассудителен, охотно помогал родителям по дому. Он не гонялся по улице за собаками, не разорял птичьи гнезда, не лазил в чужие огороды за огурцами… Захар при немом согласии отца самостоятельно начал учиться шорному делу. Мать не одобряла занятий сына, ругала на чем свет стоит всех Николаев — и святых и грешных, — колотила Захара, отправляла на улицу бегать с мальчиками. Захар уходил и тайком возвращался. Он брал старую разорванную шлею или седелку и ловко сшивал их заново. Научился разбирать и собирать хомуты и уздечки.
