Валентин Черных - Москва слезам не верит (сборник)
— Ничего нельзя сделать, — сказала Катерина.
— Надо же так влипнуть! — Людмила закурила.
— Дай и мне сигарету, — попросила Катерина.
Она закурила неумело, первый раз в жизни. К консультации подъезжали машины, мужчины, бережно поддерживая, помогали выйти женщинам.
Катерина встретилась с Райковым на Суворовском бульваре. И сидели они на скамейке, на которой они потом будут сидеть шестнадцать лет спустя.
— А что могу сделать я? — спросил Рачков.
— Поговори с родителями, может быть, у матери есть знакомые врачи, которые согласятся сделать аборт.
— Ещё чего, — отмахнулся Рачков. — Не хватало ещё родителей впутывать.
— А что мне делать? — спросила Катерина.
— Надо было раньше об этом думать, — раздражённо ответил Рачков.
— Тебе тоже надо было думать.
— А откуда известно, что этот ребёнок от меня? — спросил Рачков. — Ты меня обманула во всём. А может, вообще никакого ребёнка нет? Я тебе не верю.
— Прости меня, — попросила Катерина. — Я тебе клянусь. Я тебя никогда в жизни не обману. Ни в чём никогда. Поверь мне.
— Значит, у тебя был такой тонкий расчёт. — Эта мысль всё больше нравилась Рачкову. — Нет, — сказал он, — Женщине, которая обманула один раз, нет веры на всю жизнь. Я тебе этого никогда не прощу. Ты сама этого заслужила.
— Что же, — сказала Катерина. — Может быть, ты прав. Я это заслужила. Я тебя прошу только об одном: помоги найти врача.
— У вас на заводе есть поликлиника, — ответил Рачков. — У нас следят за здоровьем трудящихся, у нас, как известно, самое лучшее медицинское обслуживание в мире. — Рачков даже повеселел. — Ладно, что было, то было. Давай разойдёмся, как в море паровозы. А ты сходи в поликлинику, объясни ситуацию, они должны пойти навстречу. Извини, мне пора на передачу. — Рачков встал и пошёл. Вначале он шёл медленно, потом бросился вперёд, добежал до троллейбуса, вскочил в него и через мгновение уже не было ни его, ни троллейбуса, который уплыл за кроны деревьев.
В Москве выпал первый снег. Мальчишки во дворах поставили первых снежных баб. Самые нетерпеливые прокладывали первые лыжни.
Катерина пришла с работы, разделась, легла на кровать и отвернулась к стене.
Людмила разогрела на плитке ужин.
— Если бы я сразу всю правду сказала, сейчас всё было бы по-другому, — вдруг решила Катерина.
— Какая разница, — возразила Людмила. — Ты бы сказала или он сам узнал. Главное — результат. Но ещё не всё потеряно. Я кое-что предприняла…
А поздно вечером в общежитие приехала мать Рачкова. Она вошла в комнату, осмотрела её и спросила:
— Так, значит, здесь живёт дочь профессора Тихомирова?
Катерина встала, жалю улыбнулась, она ещё надеялась, что, раз приехала мать, всё может перемениться. Теперь не одна она будет решать.
Рачкова села и, не снимая пальто, приступила к делу,
— У меня с Рудиком был серьёзный и откровенный разговор. Он тебя не любит, было увлечение, кто в молодости не увлекается. А вся эта дешёвая игра с профессорскими квартирами, всё это противно. — Рачкова поморщилась. — Я тебе могу помочь только в одном. У меня есть знакомые в институте акушерства и гинекологии.
Тебя туда примут, но необходима соответствующая бумага от завода и вашей поликлиники. Вот фамилия директора института. На его имя должно быть письмо. И ещё: попрошу больше не звонить мне со всякими дешёвыми угрозами.
— Я не звонила, — сказала Катерина.
— Тогда по вашей просьбе звонят ваши подруги.
— Я никого не просила. — Катерина посмотрела на Людмилу.
— Это звонила я, — призналась Людмила. — Не исключена возможность, что я буду не только звонить, но и писать в организации, где работаете вы и ваш сын. Зло должно и будет наказано, — почти патетически произнесла Людмила.
— А вы, по-видимому, Людмила. — Рачкова повернулась к Людмиле. — Специалистка по психиатрии, которая работает на шестом хлебозаводе формовщицей.
— Да, — ответила Людмила с вызовом. — И что же?
— Ничего, — ответила Рачкова. — Просто я всю эту историю рассказала знакомым журналистам. Они сказали, что может получиться интересный фельетон о завоевательницах Москвы.
— Какие мы завоевательницы, — не выдержала Катерина. — Мы честно работаем.
— И работайте, — жёстко сказала Рачкова. — И поживите в общежитиях, я лично своё пожила в коммунальных квартирах.
— Сейчас не те времена, — вклинилась Людмила.
— Времена всегда одинаковые. Прежде чем подучить, надо заслужить, заработать, — почти выкрикнула Рачкова. — Нас и так четверо в двух комнатах, нам не хватает только вас с вашим ребёнком. Нет, здесь у вас не пройдёт, вы не получите ни метра!
— Простите, — сказала Катерина. — Но мне ничего не надо. Спасибо, что дали адрес института. Я вам обещаю, что больше никогда и ни о чём вас просить не буду. Вам надо идти, вы не успеете на метро.
Рачкова поднялась.
— Если вам потребуется ещё в чём-то помощь, может быть, деньги, — начала она.
— Спасибо, — сказала Катерина. — Я сама хорошо зарабатываю.
— Тогда до свидания, — сказала Рачкова.
— Привет, — ответила за Катерину Людмила и, когда Рачкова вышла, набросилась на подругу. — Решила проявить благородство? Со жлобами надо поступать по-жлобски.
— Зачем? — спросила Катерина. — А потом — она права. Почему они должны менять свою жизнь, потому что появилась я?
— А почему ты должна растить и воспитывать ребёнка одна? — спросила Людмила.
— Ребёнка не будет, — сказала Катерина.
И снова была весна. Родильный дом выпускал рожениц. Роль отца исполнял Николай. Он вручил медсестре цветы, принял пакет с ребёнком, выслушал напутствия.
— Девочка здоровая, — говорила ему врач. — Хорошо, если лето она проведёт за городом.
— Это само собой, — подтвердил Николай.
Они прошли к старенькой николаевской «Победе», возле которой Катерину ожидали Людмила и Мария. Подруги расцеловались.
У Марии был уже заметно округлившийся живот.
— Надо было, чтобы её кто-нибудь другой встречал, — ворчливо сказал Николай, когда все расселись в машине.
— Это почему же? — тут же спросила Людмила.
— Через три месяца Марии рожать, потом ты забеременеешь. И все в одном районе. Ещё подумают, что у меня гарем.
— Нашёл о чём думать, — отмахнулась Людмила. — Сейчас радоваться надо, девка у вас родилась. Гуляем.
В отдельной комнате, которую выделили Катерине в общежитии, находилось около десятка гостей.
Комната была уже обставлена, даже несколько загромождена вещами. Здесь была и тахта для Катерины, и старый телевизор «Ленинград», и проигрыватель с пластинками. Посередине комнаты стояла великолепная никелированная детская коляска.
— Ну зачем же? — растерялась Катерина. — Она же такая дорогах.
— Всё продумано, — успокоил её Николай. — Потом коляска перейдёт к Марии, а там, глядишь, и Людка замуж выйдет.
— Ну, уж такого удовольствия я вам не доставлю, — отмахнулась Людмила.
— А всё остальное откуда? — спросила Катерина.
— Со всей Москвы, — Николай показал на присутствующих. — Родня моя передала излишки.
Женщины расцеловали девочку.
— Как назовёшь? — спросили Катерину.
— Александрой, как моего отца, — сказала Катерина.
— Все сели, — распоряжалась Людмила. И все сели. — Программа следующая: завтра выезжаешь на дачу к Николаю и Марии.
— Ну какая дача, — проворчал Николай. — Садовый участок. Но комнату тебе оборудовали.
— Продукты вожу я и Николай, — продолжала Людмила. — По возвращении тебе нужен будет ещё один месяц, пока эту паршивку не возьмут в ясли. На первую половину месяца я перейду во вторую смену, к этому времени Машка уходит в декрет и заранее начнёт осваивать практический курс по уходу за ребёнком. Следующее: через три месяца начинаются экзамены в институт. Ты в прошлом году по химии провалилась? Так вот, химией займётся мой новый знакомый.
Встал солидный мужчина и наклонил голову.
— Кандидат наук, доцент; качество подготовки гарантирует.
— А если бы она по физике провалилась? — спросил доцент.
— Заменили бы тебя на физика, — тут же нашлась Людмила,
Николай наполнил рюмки.
— За Александру… Как её?
— Александровну, — в наступившей тишине ответила Катерина.
— Итак, за москвичку, Александру Александровну Тихомирову гип-гип, ура!
Была ночь. Катерина стирала пелёнки. Через комнату были растянуты верёвки, на которых эти пелёнки сушились. На столе были разложены учебники и тетради.
— Закончив стирку, Катерина села за стол. Она пыталась заниматься, но ничего не могла с собою поделать, глаза смыкались. И она заплакала. Она плакала тихо, чтобы не разбудить дочь и Людмилу, которая спала здесь же на раскладушке.
