Мария Лебедева - Не дожидаясь полуночи
В семье на нее возлагают большие надежды. С самого Нютиного рождения мама с папой пытаются понять, в чем же заключается ее талант, поэтому что ни месяц, то новый кружок или секция.
На полках в гостиной — музей имени Нюты. Все этапы ее творческих исканий расставлены в соответствии с хронологией.
Верхняя полка — раннее творчество: картина «Четыре сосиски, черная клякса и принцесса в короне» (групповой семейный портрет, живопись), кусок глины с проделанной пальцем дырой (ваза, гончарное искусство), дырявый носовой платок (вечернее платье для куклы, дизайн одежды), листок с каракулями (стихотворение о цветочке и садочке — каллиграфия, поэзия) и еще много занятных вещиц.
Средняя полка — «поздняя Нюта» — заставлена дисками в розовых коробочках: поющая Нюта, танцующая Нюта, Нюта-актриса блистает в роли гриба, Нюта, Нюта, Нюта…
Нижняя полка пустовала в ожидании новых наград. Пока что на ней скромно стоял единственный диплом Макса за третье место по плаванию (в соревнованиях участвовало четверо, четвертый не доплыл и его исключили) и несколько моих грамот. Диплом Макса их загораживает. Я отодвигаю его и ставлю на передний план свои.
— Смотри, Юль, мы выучили новое движение, — сообщила она, делая два дела одновременно: поднимаясь со стула и выходя из автомобиля. — Только мне нужен партнер, это же бальный танец.
Безразличный ко всему стул согласился и на то, чтобы побыть партнером. Сестра с трудом оторвала его от пола и сделала два или три странных шажка на полусогнутых ногах.
— Это вальс, — пояснила она. — Здорово?
Я кивнула.
— Раз-два-три! Раз-два-три! Нужно делать так: «раз-два-три», ты умеешь, нет? Я умею! Меня сегодня Максим забрал из школы на машине, и я видела его девушку, она красивая, ногти вот такенные, а на мизинце стразик! Когда вырасту, буду такая же, нет, лучше. Мама звонила, сказала, что на плите есть суп. Я не хочу суп, но я съела хлеб и еще потом вечером поем. Иди ешь суп, мама так сказала, — выпалила Нюта и, оттолкнувшись ногой от стены, уехала на вновь превратившимся в автомобиль стуле, бормоча «раз-два-три, раз-два-три».
В ритме вальса я сняла пальто, аккуратно повесила его на плечики; теперь нужно взять щеточку для замши и почистить сапоги. Раз-два-три… Тьфу ты!
Хотела помыть лапы Кутузову, но тот залаял на меня и, сердито ворча, ушел к себе. Он не любил мыться, и любые водные процедуры всякий раз давались с боем.
На плите стояла кастрюля с супом. На кухонном столе валялись разбросанные сестрой фломастеры. Рядом лежала буханка хлеба без корок. Совсем без корок, лысый такой хлеб. Кто-то сказал Нюте страшную глупость — якобы если она будет есть хлебные корки, у нее вырастет грудь. Вот и ест.
Без корок хлеб сохнет. Терпеть это придется еще года два, не меньше. Года два… Сегодня второе. Четное число. А я нечетная, у меня нет парня. И время не идет назад: моложе я не стану, с каждым годом найти парня будет все труднее — и вот я уже старая, никому не нужная, одинокая тридцатилетняя женщина, записываюсь на психологические курсы к собственной матери — на «Богиню внутри тебя» и «Тренинг женской силы».
— Я сегодня буду делать уроки с папой, — заявила сестра, заглядывая на кухню.
— Папа придет с работы уставший, — мягко возразила я.
— Я буду делать уроки с папой, — нараспев повторила Нюта, приподнимаясь на цыпочки и раскачиваясь.
Попадет мне за это вечером. «Папа устал на работе, а ты даже не могла сестре с уроками помочь!» — скажет мама. Со мной никогда никто уроки не делал.
На детей нельзя кричать, поэтому спокойно отвечаю:
— Хорошо.
В руке дрожит ложка.
Нюта слоняется по кухне и соображает, чем бы меня позлить. Наконец, выдала:
— Есть я тоже не буду!
— Хорошо.
В коридоре тикали часы, громко тикали. Старые часы, с кукушкой. Кукушку я не застала, ее Макс ещё в своём детстве отломал.
Нюта закрыла дверь — и тиканье прекратилось.
Мне хотелось, чтобы обрушились стены, чтобы мир погрузился в первобытный хаос… А на кухне было тихо. И занавески с тюльпанами.
Красненькими.
Медленно-медленно ложка упала на пол.
Бам.
— Ты куда это? Тарелку хоть вымой! Юль?.. Юль!!! Я буду есть, вернись, мне уроки учить надо!!!
В прихожей я наскоро обулась, накинула пальто, схватила сумку и выскочила в подъезд.
Прижалась спиной к стене. Сползла вниз.
Ну и куда я пойду.
Сверху послышались шаги — кто-то из соседей спустится и увидит меня здесь. Неудобно получится.
Медленно поднявшись, я отперла дверь, повесила пальто на плечики, зачем-то почистила сапоги щеточкой для замши.
— Ну что, Нют, начнем сегодня с математики или русского?
…До полуночи оставалось еще шесть с половиной часов.
В доме напротивДо полуночи оставалось еще шесть с половиной часов, но вряд ли кого это интересовало в сотканной из пыли, устланной тысячью ковров комнате. В такой что кричи, что ни кричи, никто тебя не услышит.
Впрочем, никто не кричал. Никто и не слушал.
Всем было все равно, а уж ей — тем более.
Она давно уже ничего не чувствовала (по крайней мере, все так полагали). Три раза в день сиделка подносила к ее губам ложку с пюре или кашей, и она ела, почти не ощущая вкуса. Иногда, задумавшись, сиделка промахивалась, и еда падала, стекая по щеке и подбородку. Сиделка брала салфетку, прикасалась к лицу женщины с таким отвращением, будто, едва коснувшись старческой кожи, пища вдруг превратилась во что-то гадкое.
Кормить эту женщину, мыть и переворачивать ее, чтобы не было пролежней, менять ей подгузники и делать иногда уколы — таковы были обязанности сиделки, и она всерьез полагала, что ее нещадно эксплуатируют.
— Сиделка — от слова «сидеть», — не раз делилась она с подопечной своей блестящей филологической находкой.
Сидела она добросовестно. А отсидев оговоренное время — ни больше, ни меньше — уходила.
Та, что лежала на кровати, встречала безразличием как приход сиделки, так и ее уход.
Пылинки — воплощенное время — кружились и оседали, складываясь в узор на коврах.
Из главы 1. Начало
Город появился из ниоткуда.
Так уж получилось, что за одну ночь вдруг возникли дома, и высокие башни со стрельчатыми окнами, и каменная стена, и даже замок. Замок, конечно, был так себе — но, за неимением лучшего, сошел и этот.
Кто-то говорил, что город вырос из-под земли, как гриб, кто-то — что упал с неба, подобно звездам. В любом случае, это посчитали чудом, потому что объяснить не смогли — так всегда бывает.
И были люди: они жили в городе, а город жил в них.
Пришли они откуда или появились вместе с домами — никто не знал, но так был.
И скоро все к тому привыкли.
Глава 2. Никакого волшебства
Пылинки кружились и оседали точно на своих местах, но Нюта не оставляла надежд смести их павлиньим пером. Было в этом что-то гротескно-принцессовое: как мыть полы драгоценными шелками или драить сковороды мочалкой из золотых нитей.
— Не мешай мне, — сказала я.
— Я помогала! — надулась Нюта, сломала перо и ушла играть в комп.
Макс свою часть уборки уже выполнил: запихал в шкаф разбросанные по полу вещи. Дверцы шкафа, распираемые изнутри, уже слегка приоткрылись.
Все должно сиять неземной чистотой: сегодня съемки. Богини придут.
Богини — это мамины клиентки.
Они бывают, как заметила когда-то Нюта, обычными и подставными.
Обычные богини наш дом не посещали. То были несуразные тетки с засаленными головами и страстным желанием выйти замуж. Незамужние несуразные тетки ничем не лучше и не хуже замужних несуразных теток. Но почему-то они изо всех сил стремились во вторую категорию.
Стремление это считывалось мгновенно: сальноволосые амазонки не умели гасить лихорадочный блеск в глазах, эти призрачные отблески обручальных колец.
— Я до сих пор не замужем, — жаловались они.
— Итак, Вас беспокоит, то Вы не замужем, — понимающе кивала мама. — Причина в том, что Вы не раскрыли в себе архетип Геры.
— Вот оно что! — прозревала очередная кандидатка в богини и принималась искать в себе жену Зевса, погребенную под лишними килограммами, слоями косметики и леопардовыми кофточками.
В то время как на вершине Олимпа сидела Гера, царица богинь и отчаянно икала — оттого, что здесь, в нашей квартире, слишком часто поминали её имя.
Пока тетки искали в себе архетип, это немного отвлекало их от навязчивого звона свадебных колоколов. Некоторые начинали интересоваться чем-то помимо замужества, угрожающий огонь в глазах смягчался, и они становились довольно приятными в общении женщинами. Некоторые и в самом деле выходили замуж.
