Артур Хейдок - Звезды Маньчжурии
Артур Хейдок - Звезды Маньчжурии краткое содержание
Хейдок Артур
Звезды Маньчжурии
Артур Хейдок
Звезды Маньчжурии
ТРИ ОСЕЧКИ
Мне безумно хотелось пить*1. Помню, что мучительная жажда натолкнула меня на мысль о существовании таинственного дьявола, специально приставленного ко мне, чтобы он пользовался малейшей моей оплошностью и причинял страдания... Чем же иначе объяснить, что час тому назад, когда наш отряд проходил китайскую деревушку с отменным колодцем, я не пополнил своей фляжки?
* 1 Рассказ волонтера из русского отряда Чжан-Цзучана.
Но тогда я совершенно не ощущал жажды - она появилась спустя совсем короткое время! А последний глоток теплой жидкости пробудил во мне яркую мечту о затемненных ручьях, с журчанием переливающихся по мшистым камням с дрожащими на них алмазными росинками, и о таких количествах влаги, по которым свободно мог бы плавать броненосец... И я всю ее выпил бы!..
Точно в таком же состоянии, надо полагать, находился Гржебин, правый от меня в стрелковой цепи; убедившись, что у приятеля тоже ни капли не раздобудешь, он пришел в дикую ярость и стал ожесточенно стрелять по невидимому неприятелю, залегшему точно в куче опенков, меж пристроек древней кумирни. Последняя всем своим до крайности мирным видом, - с купами тополей и низкими башенками, так наивно и просто глядевшими на нас, - являла собою как бы воплощение горестного недоумения по поводу тарарама, какой мы тут подняли.
Свое занятие Гржебин продолжал с такой поспешностью, что вызвал во мне подозрение о старом солдатском трюке: пользуясь первым удобным случаем, поскорее расстрелять обременяющие запасы, оставив лишь действительно необходимое количество зарядов.
- Ты чего там расшумелся? Разве кого-нибудь видишь?
- А то нет? - злобно отозвался Гржебин, - можно сказать, всех вижу!..
- Пре-кра-тить огонь! - торжественно провозгласил взводный командир, начав с повышенного тона и, как по ступенькам, каждым слогом понижая его.
Причину распоряжения мы тотчас же уяснили: над нами, брюзгливо и злобно шипя, с присвистом пронесся первый снаряд полевой батареи - стало быть, "кучу опенков" решено разнести артиллерией. Молчание водворилось по нашей цепи. Из собственных локтей я соорудил подставку для колючего подбородка и равнодушно уставился на обреченную кумирню - там, мол, теперь все пойдет по расписанию: земля разразится неожиданно бьющими фонтанами взрывов, невозмутимо спокойный угол ближайшего здания отделится и сначала, с полсекунды задумчиво, а потом стремительно обрушится и погребет под облаками двух-трех защитников, а то и целую семью... Мечущиеся с места на место фигуры, охрипшая команда - все это покроется заревом пожара, а поле за ним усеется бегущими серыми куртками... Мы будем стрелять им вдогонку, и так изо дня в день, пока... К черту "пока" - волонтер меньше всего думает о смерти!..
- Смотри, как перья летят! - крикнул мне Гржебин, указывая рукою на храм: с него слетела черепица, и в стене показалась брешь - каково богам-то, а?
Мне не понравилась злобность его замечания: разве смиренные лики Будд не являлись такими же страдающими лицами, как мирные поселяне, которым генеральские войны жарили прямо в загривок? Финал уже наступил. Осипшая глотка командира изрыгнула краткое приказание - наша цепь бегом пустилась к полуразрушенным зданиям. В неизбежной суматохе, которая неминуема в атаке и всегда вызывает презрение у истинного военного, ибо нарушает стройность шеренги, я и Гржебин неслись рядом, обуреваемые не кровожадностью, а единственным желанием поскорее добраться до колодца.
И все-таки мы добежали далеко не первыми: муравейник тел копошился у колодца, стремительно припадая к туго сплетенной корзинке, заменяющей у китайцев христианскую бадью. Эти несколько минут задержки между томительным желанием и его осуществлением переполнили чашу терпения Гржебина, кстати сказать, отличающуюся удивительно малыми размерами... Потоптавшись на месте, как баран перед новыми воротами, он вдруг разразился многоэтажной бранью.
- Посмотрите! - кричал он, указывая пальцем на уцелевшую в глуби полуразрушенного храма статую Будды, - по этой штуке было выпущено шесть снарядов - сам считал! Все кругом изрешечено, а эта кукла цела - хоть бы хны!.. Можно подумать, что тут ребятишки забавлялись, бабочек ловили. Ха-ха-ха! Клянусь - сегодня он будет с дыркой! - закончил он неожиданным возгласом и торопливо стал закладывать новую обойму в винтовку.
- Не трожь чужих чертей! - хриплым басом пытался увещевать его бородач - забайкальский казак, - беду наживешь!
Но было уже поздно: Гржебин спустил курок. Мы услышали звонкую осечку выстрела не последовало. Это произвело такой эффект, что несколько голов со стекающей по лицам водой оторвались от ведра и вопросительно уставились на стрелка.
- Я сказал - не трожь... - начал было опять забайкалец, но Гржебин, моментально выбросив первый патрон, вторично спустил курок и ... опять осечка!
Жуткое любопытство загорелось во всех глазах. Многие повскакивали и полукругом окружили стрелка, который с бешенством вводил в патронник новый патрон и сам заметно побледнел. Я понял - бессмысленное кощунство, обламывающее зубы о молчаливое, но ярко ощущаемое чудо, явилось тем именно напитком, который мог расшевелить нервы таких ветеранов, как эти огарки всех вообще войн последнего времени.
Я застыл в страстном ожидании. Мои симпатии неожиданно совершили скачок и оказались всецело на стороне задумчивой, со скорбным лицом фигуры в храме: я с трепетом ждал третьей осечки как дань собственной смутной веры в страну Высших Целей, откуда иногда слетали ко мне удивительные мысли... И она стукнула явственно, эта третья осечка... - Довольно! - закричал я, вспомнив, что у Гржебина еще осталось два заряда, но тут произошло нечто: Гржебин еще раз передернул затвор и с изумительной стремительностью - так, что никто не успел и пальцем пошевелить, - уперся грудью на дуло, в то же время ловко ударив носком башмака по спуску.
Выстрел последовал немедленно.
- Это был сам черт! - прохрипел Гржебин, обливаясь кровью и падая с гримасой на лице.
- Эй, санитары!
Гржебина в бессознательном состоянии уволокли санитары, а осмотревший его фельдшер на наши вопросы - выживет ли? - безнадежно махнул рукой.
И тогда мы поставили молчаливые точки над жизнью товарища и отошли, чтобы в бесславной войне прокладывать путь к вершинам власти китайскому генералу, очень щедрому, когда он в нас нуждался...
Но мы все ошиблись: эпизод имел странное продолжение, и я при нем присутствовал. Это произошло в старых казармах в Цин-ань-Фу, когда на меня внезапно навалилась тоска, ностальгия или как еще ее там называют... Последнее для каждого волонтера равносильно самому категорическому приказанию - пить! Пить все, что можно достать в ближайшей лавчонке, баре или в другом месте, не исключая и самого свирепого китайского пойла, прозванного русскими "ханышей". И с бутылкой этой умопомрачительной жидкости я забрался в каморку фельдфебеля, которого, кстати сказать, никогда не покидало мрачное настроение...
Мы мало разговаривали. За перегородкой изнывающие от безделья волонтеры тянули одну из бесконечных солдатских песен вроде:
О чем, дева, плачешь,
О чем слезы льешь?
Все это создавало тягуче-минорное подавленное настроение, точно бодрость и еле теплящийся фонарик надежды, тускло мерцающий на мачте человеческого бытия, со всех сторон обступал океан, колышущийся в бесшумной мертвой зыби, и гонимые немым отчаянием неприкаянные клочья облаков ползли по равнодушному, как крышка гроба, ночному небу.
Я выпил, затем еще, и во мне стало просыпаться желание говорить: жестокий хмель, печальная песня и сознание собственных непростительных ошибок почти загубленной уже жизни совместными усилиями раскрывали врата буйному словоизвержению. В нем разражался вольтаж неудовлетворенных желаний вперемешку с гордыми, но малоправдоподобными заявлениями, что я, филолог и аристократ духа, собственно говоря, очутился в этом захудалом отряде вовсе не из нужды, как это может показаться несведущему человеку, а исключительно из-за любви к сильным ощущениям... В том не будет ничего невероятного, и я, может быть, завтра уйду из отряда, чтобы занять достойное место среди себе подобных...
- Ты - великий человек, - убедительно сказал фельдфебель, - и я тоже, прибавил он, немножко помолчав, - завтра мы уйдем вместе; давай я тебя поцелую - мы братья!
Он потянулся ко мне, но на полдороге остановился: в дверях каморки стоял тот. кого мы считали давно погребенным, - Гржебин. Тут только я вспомнил, что несколько минут назад пение за стеной оборвалось - там царствовала тишина, водворенная чьим-то внезапным появлением, поразившим умы волонтеров.
Пока Гржебин молча приближался, мы рассматривали его, как невиданную закуску на конце вилки. Он был бледен и, как видно, слаб еще после продолжительной лежки в госпитале; но, в общем, никаких разительных перемен в нем не произошло - по крайней мере, таких, которые, кроме неожиданности, могли бы оправдать вызванный им удивительный эффект: наше пьяно-счастливое и проникнутое сознанием каких-то особых заслуг настроение сжалось, свернулось в жалкий комок, точно пес, получивший пинка...
