Людмила Кузьмина - Марья без Ивана
Заметив, что мать смотрит на него, Ваня улыбнулся ей в зеркале.
— Так я позову ее, ма?
— Зови, — разрешила Мария.
Он засобирался, а она стала с лихорадочной поспешностью перебирать в памяти знакомых девушек, тех, что забегали к ним иногда. Мила? Ну что же, серьезна и держит себя достойно. Только вот очень уж общественными делами занята, совсем не домашняя. Может, Верочка? Она хохотунья, ласковая, как котенок. Хотя ведь ласками тоже замучить можно, если они сверх меры… Нет, скорее всего это Светлана. Вот где пава — что походка, что повадки. Не станет ли только такая одну себя холить, пренебрегая мужем?
Эх! Матери, они в этом одинаковы: дорого сынов своих ценят. Все-то девушки недостойны их. Ну да девушки, когда тоже матерями станут, поймут матерей.
— Дай галстук поправлю, ишь, скособочился, — потянулась к сыну Мария, которой мучительно захотелось дотронуться до него, как будто его уже отрывали от нее. — Ты надолго?
— Что ты, ма! Заскочу за ней и домой! Ты жди нас, ма, ладно?
От сдержанного кивка матери Ваня просиял. Нагнулся к ней благодарно и, переждав, пока она закутает ему шею теплым шарфом, потерся щекой о ее щеку, как в детстве. Мария заморгала, чтобы скрыть набежавшую слезу, — плакать она себе и в одиночестве не позволила бы. А уж сыну вообще знать ни к чему, что бывают и у нее, Марии, минуты слабости.
— Господи, ты у меня совсем еще дите малое…
Он не стал разуверять ее. Если ей угодно так считать — пожалуйста. Лишь бы не отговаривала жениться. Полдела уже сделано — факт изложен. Вот бы и вторая половина дела — представление невесты — прошла столь же успешно! Все зависит от матери, а она с характером. Из-за этого самого характера, небось, и Виктор Сергеевич на ней не женится…
Все эти мысли промелькнули в голове Вани, пока он любовался властной статью матери,
— А ты смотришься, ма! Классная женщина!
— Ах ты, подлиза…
Уже от двери он весело запротестовал:
— Нет, честно. Макси-прима-экстра-супер-люкс!
Выпроводив сына, Мария пошла на кухню. Надо чайник вскипятить, да свежего чаю заварить. За столом и разглядит она ту, кого приведет Ваня. Интересно все-таки, знает ее или нет? Если и знает, все равно заново присмотреться следует: уже не как к чужому человеку, а как к той, что, возможно, судьбой Ваниной станет. Вполне возможно. Если она, Мария, ее одобрит… Конечно, девушки сейчас не те, что были в пору Марииной молодости. Хотя бы саму Марию взять. Уж как на свекровь обижена была^ а угождала ей. Потому что так полагается. Не Марией заведено, не Марии отменять.
Какую обиду нанесла ей свекровь на свадьбе!
Давно это было, но запомнилось навсегда…
На Марииной свадьбе в лихой пляске с надрывом дробила пол перед Иваном зареванная Пелагея — закадычная подружка Марии, влюбленная в ее жениха, — а потом придушенно крикнула:
— Горько!..
Гости подхватили ее крик, затопали, захлопали с требованием немедленно «подсластить».
— Горька-а-а!
Сграбастав стеснительно уклонявшуюся Марию, Иван поцеловал ее напоказ долгим поцелуев Она не знала, куда деваться от нескромных шуток подвыпивших гостей, а ему хоть бы что, сам шутил и хохотал. Но и он притих, когда встала его мать, свекровь Марии, закутанная в черную траурную Шаль с кистями, будто не свадьба справлялась, а хоронили кого-нибудь.
В пояс, уважительно поклонилась ей Мария.
— Никого у меня нет, Алена Васильевна… Будьте мне заместо матушки.
Вороньими крыльями взметнулись концы сброшенной свекровью шали.
— Не пара ты моему сыну! Вот Пашка, — она ткнула указательным пальцем в замершую за столом Пелагею, — пара, а ты нет!
Зашушукались гости. Пелагея схватила полную рюмку самогона и опрокинула себе в рот.
— Маманя! — взмолился Иван, загораживая собой потрясенную Марию.
— Не бери ее в жены, сынок, засушит она тебя, царевна-несмеяна…
Ничего себе, благословила молодых! Может, с того свекровьего приговора и пошла у них жизнь вкривь да вкось? И раньше-то Марии не с чего было веселиться, с малолетства на одну себя надеялась…
Бросилась она тогда вон из-за свадебного стола, не помня себя. Иван опрометью за ней — с укоризненными словами матери:
— Просил же я вас, маманя!
Догнал он Марию за избой возле врытой в землю лавочки, где росли ель с березой. Насильно усадил к себе на колени, начал укачивать как маленькую.
— Смотри, — кивнул на деревья, — тоже ведь разные, а вместе уживаются. Да мы с тобой назло всем счастливыми будем!
Долго она смотрела сквозь слезы на деревья. Снизу стволы их тесно прижались друг к дружке, вроде бы даже срослись, но верхушки у них — каждая на особицу. Березовые светлые листочки трепыхались беззаботно, тогда как сумрачная еловая хвоя хоть бы шелохнулась.
— Иван да Марья! — погладил их Иван поочередно.
И правда, если грациозно изогнутая, будто в шутливом полупоклоне береза чем-то напоминала веселого Ивана, то прямоствольная строгая ель похожа была на Марию.
Углубленная в воспоминания Мария не сразу услышала звонки в дверь. Тем более, что звонили тихо, неуверенно. Кто бы это мог быть? Ване за такое время не обернуться, к тому же у него ключ есть. Скорее всего, Виктор Сергеевич. Он до того деликатный, что нажать покрепче на кнопку звонка и то себе не позволит. Не мужик, кисель молочный. А все же не послушался ее — заявился! Правда, некстати…
Оказалось — вовсе не он, а соседка по подъезду Лизка.
— Чего стоишь на пороге, проходи, раз пришла, — сказала Мария, видя, как та переминается с ноги на ногу.
— Я вот тут принесла, Мария Филатовна…
Лизка притискивала к нарядному платью картонный рулон, в котором угадывались Ванины чертежи.
— Опять за моего сына чертила? — покачала головой Мария. — Ладно, положи там, в комнате.
Лизка бочком-бочком и в комнату, на тахту. Глазки потуплены, ни дать ни взять — смиренница. Вроде и не она мужиков меняла, не ей бабы во дворе косточки перемывали.
— Ты ват что, Лизавета, рассиживаться мне с тобой некогда. Помоги-ка лучше на стол собрать, за делом и скажешь, с чем пожаловала. А я пока пол протру. Гости у меня нынче будут.
Встрепенулась Лизка. Остренькую козью мордочку приподняла, каблучками-копытцами по линолеуму зацокала. Стаканы с подстаканниками, ложки чайные, вазочки — мигом все приготовила. Не забыла праздничную скатерть постелить и сверху ее прозрачной этиленовой пленкой закрыть, чтобы от пятен уберечь. Даже банку с любимым Марииным вареньем в буфете разыскала. Да так ловко действовала, что Мария диву давалась. Скажите, пожалуйста, как только сумела освоиться в квартире за несколько минут? Будто век здесь домашними делами занималась! Еще и успела сообщить, что Ваню на лестнице встретила. Ои в гастроном за сухим вином зайдет. Так и просил передать.
— Догадался, — улыбнулась польщенная Мария. — Не захотел, чтобы мать ноги била. А ты, Лизавета, не балуй мне. больше сына. Наказывала же тебе: не черти за него, не приучай чужими руками жар загребать. Пусть сам!
— Так ведь сам он сколько промучается? Известно, студент! А я у себя за кульманом раз-раз и готово. Вы ведь, Мария Филатовна, тоже иногда его балуете…
— Я ему мать, — строго напомнила Мария.
— Конечно, конечно, — поспешно согласилась Лизка.
— К тому же, если делаю что для него, всегда оговариваю это. Пусть кумекает: на дармовщину среди людей не проживешь. А у тебя он чертежи берет с таким видом, будто обязана ты ему, есть разница? Эх, Лизавета, Лизавета, всем-то подряд услужить ты готова! Разве можно так?
Лизка сконфузилась:
— Такая уж я…
Ну что с ней делать! Разбранить, нашлепать, как девчонку, бабу эту несуразную? Ишь ведь, заморгала как. Еще, чего доброго, разревется тут.
Не дала Мария жалости овладеть собой. Жалеть Лизку — только портить. Хотя что уж там портить-то!
— Ты сколько раз замужем была, Лизавета?
— Два…
— И оба мужа тебя бросили?
— Первый ушел от меня. А второго сама выгнала, не любила я его.
— Так уж только из-за того, что не любила? — не поверила Мария.
Изумилась Лизка:
— Разве этого мало?
Будто не слыша ее, Мария продолжала:
— И потом ты погуливала, так?
— Так…
Хоть с запинкой, а прямо ответила Лизка, не стала выкручиваться, себя выгораживать, чем и подкупила Марию.
— Ладно, дело прошлое. Ты вот что, Лизавета, сплетникам-то лучше говори, что по делу к тебе приходили, ясно? Мол, товарищи по работе. И все.
— Нет.
— Что нет?
— Кто же не знает, зачем мужчины к женщине по ночам ходят…
Мария так и обомлела. Бросила полотенце, которым протирала рюмки, и уставилась на Лизку, как на ненормальную. Бесстыдная или наивная? Все-таки, наверное, она не от мира сего. Другие, может, и не такое вытворяют, да все у них шито-крыто. А у этой душа нараспашку, за что и страдает. Известны мужья-то ее — шваль безответственная. Оттого, небось, и в разгул ударялась…
