KnigaRead.com/
KnigaRead.com » Поэзия, Драматургия » Кино, театр » Фаина Раневская - Крымские каникулы. Дневник юной актрисы

Фаина Раневская - Крымские каникулы. Дневник юной актрисы

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн "Фаина Раневская - Крымские каникулы. Дневник юной актрисы". Жанр: Кино, театр издательство неизвестно, год -.
Фаина Раневская - Крымские каникулы. Дневник юной актрисы
Название:
Крымские каникулы. Дневник юной актрисы
Издательство:
неизвестно
ISBN:
-
Год:
-
Дата добавления:
11 декабрь 2019
Количество просмотров:
191
Возрастные ограничения:
Обратите внимание! Книга может включать контент, предназначенный только для лиц старше 18 лет.
Читать онлайн

Фаина Раневская - Крымские каникулы. Дневник юной актрисы краткое содержание

Фаина Раневская - Крымские каникулы. Дневник юной актрисы - автор Фаина Раневская, на сайте KnigaRead.com Вы можете бесплатно читать книгу онлайн. Так же Вы можете ознакомится с описанием, кратким содержанием.

Судьба Фаины Раневской неразрывно связана с Крымом.

Здесь она сыграла свои первые роли, впервые удостоившись аплодисментов и криков «браво!». Здесь провела больше пяти лет – с 1918-го по 1923-й. Здесь пережила Гражданскую войну, а по пути сюда чудом избежала расстрела. Здесь стала настоящей актрисой. Здесь «наточила язычок», научившись отвечать на оскорбления легендарными остротами и афоризмами, которые потом повторяла вся страна.

И все эти крымские годы Фаина Георгиевна вела дневник, который ждал публикации почти столетие. Первое издание этих «Крымских тетрадей» – уникальная возможность услышать живой голос великой актрисы.

Назад 1 2 3 4 5 ... 38 Вперед
Перейти на страницу:

Фаина Георгиевна Раневская

Крымские каникулы: дневник юной актрисы


* * *

Иллюстрация художника Е. Шуваловой

От редакции

Крымские дневники Фаины Георгиевны Раневской были обнаружены случайно. Все началось с присоединения Крыма к России. Некий московский врач, попросивший нас не разглашать его имени, давно лелеял мечту о маленьком домике у моря. Мечта сбылась летом 2015 года, только вот продавец, унаследовавший дачу от дальней родственницы, устроил покупателю неприятный сюрприз – не освободил, как было оговорено, дачу от находившегося на ней старого хлама. «Я проклинал его на чем свет стоит, а теперь с ужасом думаю о том, что могло бы произойти, выполни он свои обязательства! – говорит покупатель. – Бесценные тетради могли оказаться на свалке!»

Тетради были обнаружены случайно. Врачи по природе своей любопытны и любят копаться в бумагах. Новый владелец знакомился с содержимым книжных шкафов, прежде чем от него избавиться. «Было такое чувство, что нельзя выбрасывать бумаги, не просмотрев их», – признается он. Интуиция не подвела: среди множества папок, журналов и газетных подшивок были обнаружены три толстые тетради, исписанные мелким, но разборчивым почерком. Подумав, что в его руки попали мемуары бывшего владельца дачи, умершего два года назад, новый владелец начал их читать и читал спокойно до тех пор, пока не наткнулся на фамилию Раневская…

Возможность ознакомления с мемуарами великой актрисы и их публикации была представлена нам при условии неразглашения имени нашего благодетеля (иначе человека, делающего такие подарки, и не назвать). «Я не хочу осложнений, – признался он. – Вдруг бывшие хозяева начнут со мной судиться за эти дневники, которые они сами бросили на даче. А то и до международного скандала может дойти. Но и не обнародовать дневников моей любимой актрисы я тоже не могу».

У нового владельца дачи и дневников есть мечта – дождаться открытия музея Раневской в Таганроге. Об этом много говорится, но воз и ныне там. «Я отдам тетради в музей, – говорит он. – И тогда уже можно будет открыть свое имя. Тогда я буду спокоен за дневники Раневской. У музея их никто не отберет».

Тетрадь первая

23 апреля 1918 года[1]. Евпатория

В детстве было положено начинать дневник с объяснения, для чего он ведется. Все девочки писали одно и то же. Про прекрасного принца, которому они отдадут дневник в придачу к руке и сердцу. Я тоже писала такую чушь. Сейчас это кажется невероятным, но когда-то я всерьез мечтала о принце. Чтобы он приехал за мной в гимназию (непременно в гимназию, а не домой, чтобы все обзавидовались!) в высокой золотой карете цугом, чтобы форейтор трубил в рог, а грум объявил бы на всю Атаманскую, что к Фане Фельдман приехал принц. В своих глупых мечтах я заходила так далеко, что рисовала в воображении сцены моего кокетства. Все девочки толпятся у окон, любуясь каретой; воображала: Соня Абрамович от зависти падает в обморок, а я стою как ни в чем не бывало и думаю – выходить мне или нет? Это я-то, которую после спектакля приходится придерживать за фалды, чтобы я не выбегала кланяться вперед всех! Да я бы к этому принцу в окно выпрыгнула прежде, чем карета подъехала бы к входу, и переломала бы все кости! Хорошо, что принц так и не приехал.

Я хотела написать совсем о другом, но в голову полезла чушь, и рука послушно ее записала. Надо бы вырвать лист и начать писать заново, но рука не поднимается вырывать листы из такой хорошей глянцевой шестидесятикопеечной тетради. Я же себя знаю – за час изорву всю тетрадь. И зачеркивать тоже не хочется, пусть останется так. Леночка Фрейфельд, которая занималась со мной математикой, говорила, что в дневниках нельзя ничего зачеркивать. Дневник – это голос души. Леночкины уроки были единственными, которые мне нравились. Мы болтали обо всем, кроме математики. Было очень интересно разговаривать со взрослой девушкой. Семь лет разницы – это же бездна. А потом Леночка спохватывалась и шепотом, чтобы не слышала мама, диктовала мне, что я должна написать в тетради. Думаю, что мама все знала, но не вмешивалась. Она знала, что к математике у меня нет никаких способностей, и, в отличие от отца, понимала, что в дырявом кувшине вода не удержится. Но отец настаивал, чтобы я занималась. Леночку мама пригласила потому, что хотела дать возможность заработать бедной еврейской девушке. Мне вообще везет на людей с именем Елена. У меня до сих пор хранится картинка от шоколада Guerin-Boutron с портретом греческой принцессы Елены[2]. Мама восхищалась ее красотой и говорила: вот принцесса, которая вышла замуж по любви. Я когда-то удивлялась: а разве может быть иначе? Мама вздыхала и гладила меня по голове. Я понимала, что она хотела сказать этим вздохом. Мой отец из тех людей, которые вызывают уважение, но не любовь.

Тетрадь – две прекрасные тетради – мне подарила на Пасху Павла Леонтьевна[3], для того чтобы я записывала в них свои роли. Не списывала бы текст, а записывала мысли, которые меня посещают, чтобы ничего не упустить. Это очень правильный совет, Павла Леонтьевна не дает плохих советов. Пока думаешь о роли, в голове мысли так и роятся, но за пять минут до репетиции куда-то исчезают. Передавая мне подарок, Павла Леонтьевна сконфуженно улыбалась и говорила, что праздник есть праздник и что вероисповедование не препятствует тому, чтобы порадоваться вместе со всеми. Пасха в этом году выдалась нерадостная, да и Песах был не лучше. Времена нынче такие, что всем не до радости. Сейчас на смену большевикам пришли немцы и сердюки. Кто знает, чего от них ждать?

Когда я услышала про праздник и вероисповедование, со мной случилась истерика. Я хохотала как безумная. Павла Леонтьевна и Наталья Александровна, которую я никак не привыкну называть Татой[4], испугались. Тата пыталась дать мне воды, но я выбила кружку у нее из рук. Хорошо, что это была медная кружка, а не фарфоровая чашка. Мы «допиваем», как выражается Павла Леонтьевна, остатки роскошного чайного сервиза на дюжину персон, подаренного ей поклонниками ее таланта. Я говорю проще: добиваем, но пока еще осталось несколько чашек и блюдец вместе с чайником без крышки. Крышка – пустяк, ее спокойно можно заменить блюдцем.

Закончив смеяться по причине утраты сил, я отдышалась и рассказала, в чем дело. Когда я впервые в жизни собралась покинуть родительский дом, отец устроил скандал. Обычно он старался выражать свое негодование тихо, ведь на первом этаже нашего дома находилась контора, но на этот раз потерял самообладание и кричал с балкона мне вслед так, что слышала вся улица. Смысл его криков можно было передать двумя словами: «Убирайся, неблагодарная!» Но отец любил говорить красиво и даже в гневе следовал этой привычке. Среди множества фраз была и такая: «Забыв свой дом, ты станешь праздновать Песах с гоями!» Ее-то я и вспомнила. Слова отца оказались пророческими. Я даже получила на Пасху подарок от Павлы Леонтьевны. Стыжусь, что сама не подумала о том, что надо ей сделать подарок.

На пароходе, плывшем в Евпаторию, я встретила подругу детства Розочку Дворкович, которая теперь уже стала Гозман, и узнала от нее новости о своих. Толком Розочка ничего сказать не могла, потому что ее муж-дантист не входил в круг знакомых отца и они не бывали у нас дома. Но хотя бы я узнала, что родители с братом живы и, кажется, здоровы. Розочка не слышала, чтобы кто-то из наших был болен, а такие слухи разносятся мгновенно. Чужое горе вкуснее чужой радости. Несмотря на нашу ссору с отцом, я часто о нем вспоминаю. Мой отец очень упрям, и это упрямство часто идет ему во вред, как в делах, так и в жизни. О таких говорят, что он делает для себя то, что ему и десять врагов не смогли бы сделать. Если он вбил в свою голову, что актерство есть неприличное занятие для девушки из приличной семьи, то его невозможно переубедить. Интересно, что бы он сказал, узнав, что в нашей труппе есть графиня, дочь действительного статского советника? Я тоже упряма, и если у отца язык как молот, то мой словно бритва. Могу зарезать одним словом. Когда отец бил себя в грудь кулаком и кричал, что его знает вся губерния, а я собираюсь его опозорить, я сказала, что Коммисаржевскую[5] знает вся Россия, а Сару Бернар[6] – так весь мир. Сара Бернар пришлась очень кстати. О Коммисаржевской отец еще мог сказать, что гои могут сходить с ума как им вздумается и честному еврею нет до этого дела. Но про Сару Бернар этого не скажешь, она еврейка. Отец покраснел так густо, что я забеспокоилась, как бы с ним не случилось удара. Незадолго до того умер от удара наш дворник, кухаркин муж. Колол дрова, взмахнул топором и осел на землю. Я видела его лицо, оно было багровым.

Когда у отца заканчивались доводы, он ставил мне в пример сестру. То был его ultima ratio regum[7]: «А вот Белла…» – «Я Фаня, а не Белла!» – кричала я в ответ. Удивительная логика! Неужели сестры должны думать и поступать одинаково только потому, что они сестры? И братья должны следовать тому же правилу? Что за глупость? Сестра моя всегда думала только о замужестве и больше ни о чем. Очень боялась, что ей придется выйти замуж за нелюбимого. Этого все девицы боятся. Но сестре повезло, она вышла замуж по любви. Вернее будет сказать, немного по любви, немного из практических соображений. Пополам напополам, как говорят в таких случаях. Но то моя сестра, а то я. Единственному мужчине, к которому у меня возникли чувства, я сразу же заявила, что сцена – это моя жизнь и я готова пожертвовать всем, но только не ею. Мне казалось, что он меня поймет, потому что он тоже был служителем муз, как и я. Только служил не Мельпомене, а Эрато. Писал такие стихи, что я влюбилась в него, кажется, на третьей строчке. И сразу же соорудила в воображении пьедестал, на который водрузила свой идеал. Его видела Чеховым, а себя – Ольгой Книппер. (В скобках замечу, что ее фамилия совершенно не годится для афиш, потому что царапает слух. Книппер-выпер-триппер… Фельдман и то лучше. Вот Коммисаржевская – это совсем другое дело.) Увы, мой идеал оказался с гнильцой. Он не смог понять моей приверженности к театру. Павла Леонтьевна считает (и не без оснований!) что мужчины неспособны чувствовать так глубоко и тонко, как чувствуем мы, женщины. Мужчины более несдержанны в выражении своих эмоций, от этого им и кажется, что они чувствуют по-настоящему. И если они кого-то способны понять, то только себя. Как шутит Павла Леонтьевна, у мужчин есть одно-единственное достоинство: они аплодируют энергичнее женщин. За это им можно простить некоторые недостатки.

Назад 1 2 3 4 5 ... 38 Вперед
Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*