Марина Константинова - Тридцать три несчастья
Марина Константинова - Тридцать три несчастья краткое содержание
Марина Константинова
Тридцать три несчастья
Все персонажи и события романа вымышлены. Любое совпадение является случайным.
Глава 1
Аэрофлотовский рейс Афины — Москва был заполнен до отказа.
Несмотря на ранний час, было душно, жарко, пассажирам отчаянно хотелось пить.
Огромная очередь с мешками, баулами, клетчатыми сумками и пакетами выстроилась к стойке регистрации. Пот ручьями стекал по измученным лицам несчастных людей. Это русские туристы возвращались на Родину.
«И какого черта забыл я в Афинах! Грязь, вонища и тоска, только зря три дня убил. Оставался бы лучше на Крите и летел прямо из Ираклиона, как белый человек!»
Примерно так рассуждал молодой человек лет шестнадцати, стоя в очереди и прислушиваясь к матерной перебранке своих соотечественников.
«А все мать, дура! «Ты обязан побывать в этом очаге культуры, ах, театр, ах, Одеон, ах, заря человечества…» А в этом Акрополе даже сортира нет! Стой теперь в этом говне!»
На самом деле молодой человек слегка преувеличивал, и мать его не была такой уж дурой. Во всяком случае, в нагрудном кармане у него лежал билет первого класса, так что возвращение домой обещало быть комфортным. Более того, он рассчитывал, что в Шереметьеве его встретит подружка Лизка Чикина и они сразу завалятся к ней, а матери он потом что-нибудь соврет. Правда, последние два дня эта мерзавка не подходила к телефону, но он оставил ей послание на автоответчике. А уж от Витьки Филимонова, мамашкиного водилы, отвязаться вообще ничего не стоит — всунуть ему стольник, так он и к Лизке отвезет, и матери не скажет. Только бы встречал он, а не Кирилл. От этого так просто не избавишься…
Кирилл Воронов был отчимом Коляна. Своего родного отца мальчик не знал и свято верил, что тот геройски погиб в Афганистане, выполняя интернациональный долг. Он бережно хранил его единственное письмо с фронта и свадебную фотографию, где мать счастливо улыбалась на руках у сильного, красивого парня. Других документов в семье не осталось, потому что, как ему объяснили, отец погиб вскоре после свадьбы.
Мальчик, конечно, не знал, что письмо было написано приятелем матери по ее просьбе, а фотография — это всего лишь отпечатанный кадр из студенческой короткометражки, в которой мать снялась, учась на втором курсе театрального института.
Всю свою маленькую сознательную жизнь Колян прожил рядом с Кириллом, но они так и не стали родными людьми.
От Коляна никогда не скрывали, что его отцом является совсем другой человек, герой войны. Любовь Николаевна Ревенко, мать Коляна, и рада была бы не нагромождать всю эту ложь, но Кирилл ни в какую не хотел усыновлять ребенка.
Во-первых, мальчик его безумно раздражал и был вечной помехой и обузой, а во-вторых, Кирилл все время держал в голове пути к отступлению, и алименты на чужого ребенка в его планы не входили.
Эта неприязнь не укрылась от чуткого, впечатлительного Коляна. Пока мальчик был маленьким, Кирилл никогда не повышал на него голоса и не наказывал его. Он даже ходил с ним гулять, забирал его из школы, но ни разу не помог сделать уроки и ни разу в жизни откровенно не поговорил с пасынком. Он просто выполнял взваленные на него обязанности, а сам ребенок был ему абсолютно безразличен.
Когда Колян подрос, он вдруг ясно осознал, что маму Кирилл тоже не любит. Ссоры и мамины слезы стали в семье привычным делом, но главное было не это. Колян инстинктивно понял, что Кириллу все равно, он всего лишь их терпит. За мать было обидно, но он не смел задавать ей вопросов. А Кирилла начал тихо презирать. И чем сильнее становилось его презрение, тем крепче прижимал он к себе по ночам под одеялом отцовское письмо. И даже сейчас, в самолете, оно лежало в его нагрудном кармане вместе с паспортом и билетом.
Полет прошел нормально, за три часа Колян даже успел выспаться. Багажа у него не было, и, беспрепятственно миновав родных пограничников, он оказался в шереметьевском вестибюле. Озираясь по сторонам, он увидел наконец-то знакомое лицо, лихо перебросил спортивную сумку за спину и устремился навстречу Витьку.
Однако этой мерзавки Лизки нигде не было. Ероша светлые волосы, Колян разглядывал толпу встречающих, но любимой подружки не видел. Виктор настойчиво тянул его за рукав, подталкивая к выходу. Но Колян продолжал упираться на тот случай, если эта предательница опаздывает. Витек был категоричен:
— Мать велела немедленно к ней, и вообще, она не в духе, они с Кириллом… ну… как бы того…
— Я понял. Ладно, поперлись.
По опыту Колян знал, что в таких ситуациях он должен успокаивать и всячески ублажать мать. Зато на этом деле можно было срубить с нее баксов сто, а то и двести.
— Домой? — спросил он.
— Нет, в агентство. Любовь Николаевна распорядилась отвезти тебя к ней, а уж потом вместе и домой. Устал, поди? — сочувственно улыбнулся Виктор.
— Вот еще. Плевать. Все равно по пути. Только пойду водички куплю…
— У меня есть в машине. Надо торопиться. Мать ждет.
Витек явно нервничал, а Колян, в последней надежде увидеть Лизку, старательно медлил — сначала уронил сумку, неспешно ее поднял, огляделся по сторонам. Но, увы, Лизка отсутствовала. При выходе из стеклянных раздвижных дверей он пошел на последнюю уловку — споткнулся, наклонился и сделал вид, что завязывает шнурок.
— Какого хрена!.. — прокашлял над его ухом Филимонов чужим хриплым голосом с малороссийским акцентом.
«Ничего себе, как мать Витька-то распустила», — только и успел подумать Колян, как что-то твердое уперлось ему под ребро. Он поднял глаза и от неожиданности сел на землю. Прямо перед ним два классических качка плотно зажали Витька. Его самого тоже скрутили за руки. Кто-то дал ему пинка под зад, заставив подняться. Его схватили за шкирку, и гнусавый голос за спиной произнес:
— Вставай, щенок!
Колян сгруппировался и вытянулся в струну.
Он увидел, как Виктор изо всех сил рванулся, пытаясь освободиться из цепких объятий, но его чем-то несильно ткнули в бок, и он повис у качков на руках.
— Эй, ребята, вы чего? — обалдел Колян, боясь пошевелиться.
— Пошли, пацан, и без шума, — сказали ему на ухо, и Колян, почуяв гнилое дыхание и тычок под лопатку, безропотно поплелся через площадь. Витька тащили за ним под видом пьяного.
Все это напоминало какую-то дурацкую игру, дешевый детектив, и Колян даже не испугался и молча направился к джипу, куда его и Витька подталкивали эти странные люди.
— Дернешься — убью, — пообещал Коляну на ходу один из них.
И Колян не дергался.
За всем происходящим через затемненное окно своего «Мерседеса» с интересом наблюдал полный мужчина в форменном кителе Шереметьевской таможни.
Когда джип скрылся из виду, он достал из кармана телефон и набрал номер. Дождавшись соединения, он флегматично произнес:
— Дарлинг, закрывай свою лавочку. Есть потрясающие новости. Встретимся через час.
Мужчина вырулил со стоянки, «Мерседес» выбрался на шоссе и помчался в сторону города.
Глава 2
Стояла ранняя весна 1984 года. Первые мартовские дни были еще морозными, но в воздухе уже разливалось какое-то возбуждение, и радостная тревога будоражила умы в ожидании скорых перемен. Женщины несли в руках букетики пахучей желтой мимозы, люди на улицах беспричинно улыбались друг другу, и от звонкой капели хотелось смеяться и распевать во весь голос. Москва оживала, оттаивала, тетки у метро уже продавали первые подснежники. Затянутые ночным ледком лужи похрустывали под ногами, из осевших грязных сугробов текли тоненькие ручейки, веселый птичий гомон предвещал наступление долгожданного тепла.
И только Любаня Ревенко, двадцатичетырехлетняя синеглазая артистка академического столичного театра, не хотела замечать ни капели, ни подснежников. Эта весна угнетала ее, и она казалась себе еще несчастнее при виде беззаботно смеющихся девчонок и счастливых парочек, в открытую целующихся на скамейках.
Безусловно, были в Москве и неудачники, едущие в метро с понурым видом, но среди них она чувствовала себя самой горемычной. Выбравшись из душного вестибюля подземки и уткнув подбородок в заношенный мохеровый шарф, она плелась по Тверскому бульвару в театр.
Еще совсем недавно она одним махом пролетала этот бульвар, несмотря на внушительную комплекцию и разлапистую тяжелую походку, но теперь Тверской казался ей бесконечным. Она все шла и шла, разгребая облезлыми сапогами мокрый снег, и не было конца ни бульвару, ни ее горьким раздумьям.
Она не боялась опоздать, потому что сегодняшняя явка была всего лишь последним сбором труппы перед отъездом театра на гастроли в Ленинград, это была чистая формальность — необходимо было отметиться на вахте и получить суточные. Часть труппы, в которую входили ведущие актеры, уезжала уже завтра. Все остальные, в том числе и Любаня, отправлялись «Красной стрелой» через два дня.
